Пират
Шрифт:
Человечество походит на безумного машиниста, что всё подбрасывает да подбрасывает уголька в топку, а паровоз мчится в тумане, и ни одна живая душа не скажет, где кончаются рельсы, и проложены ли они вообще…
Никто не спрашивает себя, что нужно человеку для счастья, и не ищет ответ на этот вопрос. Люди сходят с ума, кончают с собой, травятся наркотиками и спиртом, лишь бы остановиться, замереть, сойти с круга, с трассы бесконечной жизненной гонки, ищут покоя, бросаясь из религии в религию, из секты в секту, и только опустошают себя…
…А в семнадцатом веке тишь да гладь!
Сейчас, на излёте Средних веков, никто никуда не спешит.
Не торопится жить.
Строят основательно, чтобы и прапраправнукам жить-поживать да добра наживать. А как же ещё?
Олега умиляли здешние цены — всё это вялотекущее столетие они практически не менялись, да и с чего бы им расти?
Хитрозадые банкиры, придумавшие финансовые пузыри с пирамидами по формуле «деньги — деньги — деньги», ещё не завелись.
Крестьяне по-прежнему, как и сто лет назад, пахали землю, засевали её, собирали урожай. Гончары лепили горшки, кузнецы ковали, рыцари обнажали мечи. Лепота!
Рассыпаясь в благодарностях, Сухов вернул д’Ожерону долг. Хозяин, чего и стоило ожидать, так вот, запросто, не стал отпускать гостя, а сперва пригласил на обед, где с помощью хорошего вина губернатор и капитан «пролонгировали договор о дружбе и сотрудничестве».
Резиденцию Олег покинул в приподнятом настроении, и хмель немало тому способствовал.
Направляясь в порт прямым путём, он немного заплутал, свернув наугад, попадая вместо знакомого проулка в тупик.
Глубокомысленно оглядев загородивший проезд двухэтажный дом с тенистыми галереями, куда вели наружные лестницы, Сухов развернулся, не чувствуя особой крепости в ногах, и замер.
Перед ним стояла прехорошенькая девушка, индианка или метиска, с золотистой кожей, как у загорелой европейки, с прямыми иссиня-чёрными волосами и огромными тёмными глазами.
Скво носила уипиль, белое платье-чехол, которое не слишком скрывало великолепную фигуру.
Не колеблясь, барышня приблизилась к Олегу и сказала отрывисто, на чистом французском:
— Ты мне нравишься. Я хочу быть твоей. Не бойся. Я ещё не была с мужчиной. Совсем и никогда.
У Сухова во рту пересохло, но обычная настороженность, хоть и разбавленная вином, удерживала его от совершения глупостей. Словно почувствовав его колебания, девушка прижалась к Олегу всем телом, и это было как контрольный выстрел по рассудительности.
Он облапил нечаянную подружку, а та, извиваясь в его руках, потёрлась щекой о щёку и опалила шёпотом ухо мужчины:
— Пошли!
Девушка взяла Сухова за руку и быстро повела за собою.
Они взобрались по скрипучей лестнице наверх, прошагали по галерее и юркнули в узкую дверь.
За нею открывались две комнатки, полупустые и чистые.
Только широкий топчан в углу, застеленный десятком одеял, да низенький столик под окном. На столике находился увесистый с виду божок, выточенный из полупрозрачного нефрита.
Перед ним, в бронзовой курильнице, тлели какие-то травы, распространяя ароматный, дурманящий дымок.
Лязгнув засовом, девица мгновенно стянула свой уипиль, и Олег вовсе потерял способность соображать что-либо.
Индианка не просто была хороша, с неё можно было лепить статую Лилит, древнейшей соблазнительницы.
Казалось невозможным, что подобное тело принадлежит живой девушке, а не нарисовано для эротического мультика озабоченным художником.
Скво подняла руки, складывая их над головой, встала на цыпочки, изогнулась дразняще…
Кровь ударила Сухову в голову. Он так долго не знал женщины, а тут…
Отбросив все свои сомнения вместе с одеждой и оружием, Олег подхватил на руки девушку и уложил её в постель…
Минул час или два. Изнемогший, но удоволенный, Сухов лежал и ни о чём не думал. Ему было слишком хорошо, чтобы ещё и ум напрягать.
Странно, просочилась сквозь пелену истомы ленивая мысль, такая теплынь, а кожа у него сухая… Обычно от «блаженного труда любви» в тропиках потеешь, как в бане… И красавица его чиста и свежа…
Олег перекатил голову — напрягаться совсем не тянуло — и посмотрел на девушку. Она лежала рядом, закрыв глаза и дремотно улыбаясь. Только груди её вздымались от бурного дыхания, топорща соски.
— Как зовут тебя? — проговорил Сухов.
Девичьи губы дрогнули.
— Штабай, [25] — слетело с них.
«Как много девушек хороших, — припомнил Олег строки из старой песни, — как много ласковых имён…»
Ну не сказать, что «Штабай» звучит ласково… Но экзотично.
25
По поверьям майя, женщина-призрак. Отдаваясь мужчинам, она сводила их с ума.
Индианка томно потянулась, извернулась с кошачьей гибкостью и села по-индейски, на пятки, прогибая спину.
— Надо закончить обряд, — деловито сказала она.
Выпрямившись, она ступила на пол, прошла ломающимся шагом к окну и подбросила в курильницу каких-то веточек, кусочков коры, травок. Раздула веером огонёк и вернулась на топчан, усаживаясь на Сухова верхом.
Штабай весила поболе пушинки, но Олегу была приятна её тяжесть.
Приятно вжималась девичья попа, приятно сходились сильные ноги.
Сухов снова залюбовался нежданной любовницей — она была гладкой, как статуя, нигде ни волоска, кроме пышной шевелюры, спадавшей на плечи.
— Сейчас я сниму с тебя усталость, — проворковала девушка, начиная гладить его по груди, по бокам, дотягиваясь до шеи, уминая ладонями живот и как-то по-особенному пощипывая пальцами, покалывая ноготками, вдавливая костяшки. — Отгоню дурные мысли… Очищу твои души [26] от порчи — как огонь осаждает копоть, так и зло, чужое или твоё, грязнит тебя изнутри… Тебе станет легко, придёт покой… Сила покинет твои руки, тревоги улетучатся, как роса на солнце…
26
Майя верили, что в человеке сокрыто несколько душ.