Пираты, корсары, флибустьеры
Шрифт:
Адмирал рассчитывал, что пост Крус, где тропа отклонялась от берега реки вглубь леса, испанцы не смогут эвакуировать полностью. Действительно, поначалу предположение казалось верным: наутро шестого дня из-за завала, преграждавшего дорогу, загремели выстрелы. Ответные залпы флибустьеров рассеяли испанцев.
В километре дальше произошла совсем странная вещь. Люди, шедшие в голове колонны, вдруг стали падать замертво. Врага не было видно. Полная тишина. Раненые пытались вытащить из тел заостренные палочки с оперением – индейские стрелы. Колонна смешалась, многие бросились назад. Как сражаться с невидимым врагом? А стрелы продолжали лететь в людскую гущу.
Морган приказал рассредоточиться, пираты залегли и начали вслепую стрелять
– Испанцы жгут кустарник. Продолжать двигаться цепью! – скомандовал Морган.
Нет, то полыхал не кустарник, а селение Крус. Флибустьеры, задыхаясь от бега, встали на окраине, глядя на пожарище. Огонь не оставил ничего. Испанцы продолжали упорно следовать избранной тактике. Не успели сгореть только склады с каменными стенами. Там нашли несколько ящиков прошлогодних сухарей. Этими зачерствевшими сухарями заедали кошек и собак, которых удалось отловить и изжарить. В погребах обнаружили также бочонки с перуанским вином. Первые пираты, ослабленные голодом и мучительным маршем, едва отведав этого напитка, в беспамятстве свалились наземь. Морган велел предупредить, что вино отравлено.
– Виват яду! – кричали пираты, наливая себе полные котелки.
Восемь лье отделяют Крус от Панамы. Даже сегодня, несмотря на оживленное движение по каналу, эта часть перешейка выглядит безлюдной. В окна электропоезда, если только слепящее солнце не заставляет опустить жалюзи, взору пассажиров открывается каменистая пустынная местность. Воздух кажется застойным, словно ветры с обоих океанов по взаимной договоренности останавливаются в этой пограничной зоне. В небе, не обращая внимания на достижения цивилизации, парят, словно куски сажи, огромные птицы-стервятники. Совершенно так же они вились, выискивая поживу, над моргановской колонной. Птицы привыкли за долгие века собирать с людей дань…
Но пираты считали, что худшее позади, – наконец-то они вышли на столбовую дорогу, ту самую караванную тропу, по которой испанцы перевозили награбленное у индейцев золото. Тропа имела не более дюжины шагов вширь; местами топь сужала ее еще пуще, и почва ходуном ходила под ногами; повсюду валялись скелеты мулов, отполированные стервятниками до блеска. Зрелище бренных останков нисколько не омрачало настроения флибустьеров. Они знали, что вожделенная Панама не за горами и скоро они отведут душу. После стольких дней лишений и смертельной усталости их аппетиты были поистине ненасытными.
Люди, шедшие по Золотой тропе, были небриты и нечесаны, в изодранной в клочья одежде и сбитых сапогах, покрытые коростой, отощавшие донельзя – сплошные мышцы и сухожилия. Со стороны они не могли внушить ничего, кроме ужаса. Пираты несли, помимо оружия и пороха, еще и знамена, и трубы, и барабаны. Морган намеревался развернуть настоящую баталию. Ее тактика была продумана адмиралом в мельчайших деталях. Знамена и музыка были атрибутами настоящей армии. На сей раз Морган имел не только официальное поручительство (он не знал, или забыл, или хотел забыть о мире с Испанией, дезавуировавшем его жалованную грамоту), но и офицеров, воевавших в Европе. Этот факт, как надеялся вожак флибустьеров, должен был раз и навсегда заставить забыть о его сомнительном прошлом и возвести его в ранг полководца.
Марш по Золотой тропе несколько раз прерывался стычками с индейцами и испанцами. Последние, правда, старались не ввязываться в бой, а лишь выкрикивали издали угрозы:
– Выходите в поле, собаки, мы вам зададим!
Колонна, кстати, как раз выходила в пампу. Головной отряд бросился ловить лошадей, быков и мулов. Божественный запах жареного мяса окутал дневку. Вместе с едой к пиратам возвращались силы, и жгучая жажда битвы росла в них от часа к часу.
В предпоследнюю ночь разразилась гроза, и все вымокли до нитки, но порох сумели уберечь. Наутро флибустьеры
Минула еще одна ночь, а наутро заговорили пушки. Ядра плюхались справа и слева от тропы, но флибустьеры не обращали на них внимания, словно это были ярмарочные шутихи. Штурмовая колонна быстро двигалась вперед. Осталось уже недолго! И вот наконец им явился город.
Будущая жертва кружила голову больше, чем любая женщина. Вытянувшиеся вдоль океана улицы, колокольни и каменные строения, конечно же, были битком набиты сокровищами. Флибустьеры вопили от радости, подпрыгивали на месте и обнимались, не веря собственным глазам. Неужели добрались? В порт входили и уходили суда, совершенно, похоже, не заботясь о нависшей угрозе.
В Панаме звонили колокола. Молитвы возносились к небу с дымком ладана. Людская река текла по городу: впереди священники в золоченом облачении, за ними жители с молитвенно сложенными руками, а в конце процессии вновь священники и монахи со Святыми Дарами под балдахином. Колокола всех церквей и монастырей звонили без устали, и заезжий путник мог подумать, что город празднует победу. Но нет, достаточно было взглянуть на губернатора дона Хуана Переса де Гусмана, шагавшего в голове процессии, сразу за прелатами, впереди городской знати. Лицо его было сумрачно, отмечено печатью глубокой тревоги. Процессия подошла к кафедральному собору, где Гусман поклялся перед образом Пречистой Божией Матери не пожалеть жизни для защиты святого места. Вместе с ним поклялись все присутствующие. Дон Хуан Перес де Гусман с дерзновением молил Небо о помощи, ибо чувствовал, что без Божественного заступничества ему не совладеть с вражьей силой.
Его письма, адресованные королеве-матери Марии-Анне, регентше малолетнего Карла II, поразительны для губернатора, осуществлявшего военную и гражданскую власть в заморской провинции. Вначале он намеревался защищать Панаму возле Круса. Получив известие о высадке пиратов в устье Чагреса, он привел туда войска. Однако депутация знатных горожан явилась в Крус с просьбой «не рисковать войсками, которые потребуются для защиты подступов к столице». Гусман сообщал королеве, что, учитывая слабость городских оборонительных укреплений, подобная тактика самоубийственна. Тем не менее он согласился эвакуировать Крус и отвел войска в Панаму. «Приступ» твердости побудил было его к своеобразному компромиссу: напасть на пиратскую колонну на открытом месте вблизи городских окраин. Однако сам же Гусман писал, что это неразумно и надо было дать генеральное сражение в Крусе. Что же осталось теперь, кроме как молить Господа? Перед крестным ходом состоялись и другие благочестивые мероприятия: повсюду выставили святыни, устраивали публичные молебны, налагали епитимьи, Божьи слуги лихорадочно грузили в порту на быстроходный корабль самые ценные вещи из церковных и монастырских алтарей.
18 января Гусман предпринял вылазку из города во главе 1200 солдат, 200 всадников и довольно большого числа (точная цифра неизвестна) вооруженных рабов. Тридцать индейцев должны были в решительный момент выпустить на поле полторы тысячи «боевых единиц», с которыми моргановским флибустьерам еще не приходилось сталкиваться, – полудиких быков. Сейчас эти звери, взмучивая пыль, медленно брели стадом в плотном окружении индейских ковбоев. Небо было ясным, светило солнце.
Как только Гусман с офицерами переехали холмистую гряду и увидали пиратскую армию, они остановились в изумлении.