Пираты Марокко
Шрифт:
– Ну ты и придумал! Что, так и будем голыми черепами сверкать? Я не согласен. Лучше пусть вши едят. Бороды можно и убрать, но волосы…
– Ты как хочешь, а я все побрею.
Охая и вскрикивая, Пьер обливал себя забортной водой и отчаянно тер кожу обрывком мешковины вместо мочалки. Арман только кривился и ежился, глядя на страдания друга. Матросы тоже глядели и смеялись, побросав свои занятия.
Капитан принес штаны, рубахи и накидки-шашии, полоски голубой ткани, чтоб обернуть головы. На ноги пришлось надеть старые, но еще крепкие бабуши. И хотя все это было далеко не новым, однако не могло идти ни в какое сравнение со старыми лохмотьями.
– Капитан, раис, – обратился Пьер к арабу, – найди нам бритву и кусок мыла. Надо бы побрить свои космы, а то завшивели мы.
Уже через десять минут Арман, вооружившись тупой бритвой, яростно скоблил Пьеру голову, сбрасывая грязные куски волос за борт. Час спустя тот блестел совершенно голой маковкой, на которой краснели несколько порезов. Бледное и изможденное лицо Пьера стало неузнаваемо, но усы торчали браво и немного сглаживали истощенный вид.
Не лучше выглядел и Арман после бритья бороды. Продрогшие, но довольные друзья уселись у мачты и принялись за скудный завтрак, который принес им молодой матрос. Кусок лепешки, горсть фиников и полузасохший ком кускуса дополнял кувшин кислого вина. Но друзья так привыкли к полуголодному существованию, что и не заметили скудости трапезы.
– Что-то очень уж медленно мы тащимся вперед, – заметил Арман, заглядывая за борт.
– Чего ты хочешь? Ветер слабый и не попутный…
– Этак мы и за неделю до Алжира не доберемся.
– Потерпи малость. Уже не так много осталось. Ждали дольше!
– Эх и разгуляюсь же я по прибытии! Жаль, что у нас мало чего осталось, а я так рассчитывал на театр с собственными актерами.
– Будет тебе театр, Арман, не жалуйся. Я же обещал. Спасибо скажи, что хоть это у нас так вовремя оказалось. Что бы мы без клада делали?
– Да, ты прав, Пьер. Но так охота побыстрее оказаться дома!
– Твои сетования не ускорят этого, так что лучше не бередить душу.
Через два дня капитан сказал:
– Руми, утром придем в Алжир. Вы будете сидеть в трюме и не высовываться. Я не хочу рисковать.
– Хорошо, раис. А долго простоим в Алжире?
– Возьмем человека и вечером отвалим на Форментеру. Четыре дня – и вы на месте, если с погодой будет все в порядке.
Друзья жадно глядели на большой город, поднимающийся из-за горизонта. Солнце слепило глаза, и лишь четкие иглы минаретов выделялись на фоне светлого неба. Постепенно стало видно, что город раскинулся не только на берегу бухты, но и на четырех островах. Вдалеке эскадра пиратского флота в составе шести кораблей медленно выходила в море, дым берегового салюта еще не рассеялся в прозрачном воздухе солнечного утра.
– Руми! – раздался голос капитана. – Полезайте в трюм и сидите тихо!
Пьер переглянулся с Арманом, но последовал приказу и, придерживая у бедра саблю, полез в люк трюма.
– Вот мы и опять в темнице, – вздохнул Арман, когда за ними задвинулась крышка люка.
– Молчи лучше, Арман, не береди душу! – в сердцах вскричал Пьер, на ощупь устраиваясь поудобнее на вонючей подстилке.
Просидев взаперти, без еды и воды весь день, французы вылезли на палубу, когда фелюга уже торопилась на запад, и огни Алжира таяли вдали.
– Наконец-то мы на свежем воздухе! – вздохнул Арман, расправляя плечи.
– Эй, капитан, раис! – крикнул Пьер, ища того глазами. – Воды хоть бы дал да перекусить малость! Весь день маковой крупицы не было во рту. Побойся Аллаха, раис!
Капитан что-то сказал матросу, и тот нехотя принес обычную еду, сдобренную лишь кувшином воды и вина.
Противный ветер никак не давал возможности повернуть на север. От Испании тянулись темные тучи, волнение усиливалось, а берег все никак не исчезал за бортом.
Пьер подошел к капитану. Тот был озабочен и поглядывал на небо. Тучи помаленьку сгущались, ветер усиливался и медленно загибал все более и более с севера. Пьер спросил:
– Раис, никак погода не в нашу пользу?
– Да, руми. Наверное, придется укрываться в какой-нибудь бухте.
– Думаешь, идет шторм?
– Тут и думать нечего. За свои тридцать лет в море я всякого насмотрелся. Теперь точно могу сказать, что шторма нам не миновать. Надо было переждать в Алжире, да шайтан попутал. А как теперь в темноте и при волнении отыскать бухту, да еще войти в нее? О Аллах! Будь милостив к нам, грешным! Убереги наши семьи от горя, а нас от гибели! – он воздел руки к небу, но оно только ворчало, чернело и грозилось проливным дождем.
И дождь не замедлил разразиться. Холодный, косой и яростный, он загнал людей под брезент или в трюм, где они дрожали от холода и страха.
Капитан едва заставил матросов уменьшить парус, а сам встал на румпель, уцепившись за него, как утопающий за соломинку.
После полуночи шторм наконец-то обрушился на утлое суденышко, волны с грохотом накатывались одна за другой, и фелюга валилась то на правый, то на левый борт, едва успевая выравниваться.
Ветер свистел в снастях, водяная пыль с шипением проносилась над палубой. Такелаж скрипел, трещал, визжал, но пока держался. Весь дряхлый корпус судорожно вздрагивал, стонал, отчаянно сопротивляясь напору волн и ветра.
Фонари залило водой, кромешная тьма окутала судно. Страх загнал людей глубоко в трюм, они молились там, не помышляя о выходе наружу. Лишь капитан да еще Пьер оставались на палубе, пытаясь как-то держать судно кормой к волне.
– Капитан, куда мы двигаемся?! – прокричал Пьер арабу на ухо.
– Аллах его знает, руми! Ветер северный, так что только к берегу!
– Стало быть, мы разобьемся вскоре о берег?
– Все свершается по воле Аллаха, руми! Я молюсь за спасение, а там уж как Аллах соизволит. Уж слишком большие грешники мы! Снизойдет ли он к нам своей милостью?
Пьер до рези в глазах всматривался в темноту, пытаясь заметить хоть какие-то признаки берега, но всюду была темнота, дождь и ветер. Парус давно изорвало, и его обрывки трепыхались жалкими лоскутами, просматривающимися иногда в свете редких молний.
– Эй, капитан! – прокричал Пьер, склонившись к уху араба. – Кажется, я видел берег, когда молния сверкнула!
– Стало быть, немного нам осталось страдать на этом свете! Фелюга и так долго держится. При таком шторме она может развалиться в любое время, руми. Молись своему Богу, может, смилуется!