Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры
Шрифт:
– Ты как? Дануся, твое лицо! – лепечут они наперебой.
– Пустите!
– Магдалена, я рекомендую вам немедленно успокоиться!
Мужской голос отрезвляет меня быстрее ведра холодной воды. Меня охватывает оцепенение, а затем силы, которыми горел каждый мускул, оставляют тело, выветриваясь паром с кожи. Так уголек, остывая, покрывается серой золой.
Пан Лозинский осторожно ставит меня на землю и тут же устремляется к скулящей Дане. Она размазывает кровь и грязь по зареванному лицу, девочки гладят ее по слипшимся волосам и сгорбленной спине. От пансиона к нам быстро приближается небольшая процессия. Видимо, доктор опередил их. Замечаю директрису, нашу наставницу Душечку и нескольких пансионерок. И малявку, которую днем оттаскала за ухо.
Пани Ковальская бежит, высоко приподняв строгую юбку и стараясь не запачкать туфли. В другой раз я бы посмеялась. Но у нее такое лицо, что мне не до смеха.
Что же я натворила?! Я напала на одноклассницу, избила ее! Теперь меня вышвырнут вон, и я не получу ни сертификата, ни рекомендательных писем! Меня отправят домой, к матери! Меня никогда не примут в университет!!
Так бывает на границе сна и яви: из-под ног будто уходит ступенька, и все тело содрогается в фантомном падении. Кошмар закончится сейчас. Я проснусь в холодной отсыревшей постели и увижу над собой оскал полуночницы с лицом Каси. Она пришла, чтобы замучить меня до смерти.
– Вставайте, Магдалена! Я устала от ваших диких выходок, – вскрикивает пани Ковальская. – Немедленно поднимайтесь! Ваши родители узнают обо всем! Я позвоню им сегодня же!
– У меня больше нет родителей, – отвечаю я, но никто не слушает.
– Эту в лазарет, а буйную изолировать! – громко распоряжается директриса. – Я не потерплю такого бесстыжего поведения! Сцепились, как торговки! Позор! Вы обе будете сурово наказаны, вплоть до исключения!
Необратимость сделанного камнем давит на сердце. Мне уже наплевать, что со мной станут делать, кому звонить и как наказывать. Я не справилась. Вступила в чужую игру и проигралась в прах. Кто-то кладет мне руку на плечо и направляет мои шаги.
Вокруг совсем темно. Я и не заметила, как сгустился мрак. Только пряжки на туфлях мелькают перед глазами – левая, правая, левая, правая. Потеряла калоши, дура. Вот кончилась земля, вот ступени, терраса, паркет елочкой. Меня ведут вниз, прямо в грязной обуви и пальто без пуговиц, отпирают передо мной дверь и без церемоний вталкивают в ее зев. Навесной замок щелкает за спиной и со стуком ударяется о дверь, и мне все же удается покинуть этот кошмар.
19 октября 1925 г.
Если прийти под Дверь в ночь, когда луна отворачивается от земли, встать на колени и прижаться к ней грудью, то губы окажутся как раз напротив замочной скважины. А она у черной двери необычная – аккурат посередине. И как только дыхание коснется старой латуни, возможно, ты услышишь шепот с той стороны:
«Зачем пришла, красавица?»
Но если не расслышала такого, все равно не плошай, говори, чего хочется.
Я стою перед Дверью на коленях, и каждый мелкий гвоздик впивается кособокой шляпкой мне в кожу, минуя вязку чулок.
Я по-прежнему в форменном сером пальто с вырванными с мясом пуговицами. С подола хлопьями опадает подсохшая глина.
«Зачем пришла, красавица? Чего хочешь?»
– Хочу все вспять обратить, чтобы ошибок избежать. Чтобы человека сберечь.
– И не проси, не могу. Время не пятится, только вперед стремится. Пожелай другого.
– Хочу, чтобы год скорей закончился. Чтобы жизнь начать с чистого листа.
– И этого не могу сделать. Время – не конь и не собака борзая. Всему свой черед. Пожелай другого.
– Тогда хочу, чтобы Данута злобиться перестала. Мучить меня и девочек. Неповинные они, только слабые.
Дверь долго не отвечает мне. Я успеваю окаменеть, оттаять и ослабеть так, что колени едва держат меня прямо. Она высится надо мной, униженно ждущей, во всем великолепии старины – ни одна вульгарная доска не стесняет врезанный рисунок, светлые шрамы на гладком черном теле. Ладони, полные целебных листьев. Остророгий месяц, чашей опрокинутый над ними.
Мне вдруг становится ясно, что нужно сделать.
Я сую палец в рот и прокусываю кожу сколотым зубом. Боль стучит в унисон с пульсом. Складываю ладони чашей и прикладываю к тем, вырезанным по дереву.
– Защити от зла. Избавь от мучений.
Из-под рук моих вдруг начинают, теснясь, вырываться тугие листья. Я обжигаюсь и отдергиваю ладони, но уже поздно. Там, где только что были мои руки, моя кровь, сквозь старое дерево прорастает крапива. Молодая и жадная – до жизни, до пространства. Она все выплескивается наружу из небытия, а дверь начинает понемногу вибрировать, будто гулкие барабаны бьют далеко по другую сторону. Я завороженно наблюдаю за этим чудом, не в силах ни встать, ни отвести взгляд. Ритм становится все четче, вибрация все заметнее.
Ближе, громче.
Но как только дверь начинает выгибаться наружу, я понимаю – это не барабаны. Что-то стучит в черную дверь, пытаясь вырваться. Во рту пересыхает, и я пытаюсь отползти дальше по коридору.
Удары сокрушают Дверь.
Не надо!
Дверь почти срывается с петель, когда я наконец встаю на ноги и пускаюсь наутек. Двери классов распахиваются у меня за спиной, и летят во все стороны щепки, будто за ними взрывают боевые снаряды. Да где же лестница?!
Раздается последний удар нечеловеческой силы и треск, с каким падает старое дерево.
Прочь! Я должна убраться прочь, но проклятый коридор никак не заканчивается. Не решаюсь обернуться, но чувствую, как что-то смотрит мне в спину.
Пол устремляется к моему лицу. Я едва успеваю смягчить удар руками, но колени ударяются о паркет, и их пронзает острой болью. Все это длится лишь секунду, а в следующую нечто уже волочит меня за щиколотки к Двери. К тому, что скрывалось за ней. К тому, что исполняет желания.
Я кричу во весь голос, зову на помощь. Цепляюсь за каждую неровность, сдирая ногти до мяса, чтобы только остановить неумолимое скольжение. Но никто не приходит. Ничто не помогает.