Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры
Шрифт:
Но Дана есть, она была всегда, она не переменилась с первого года, только стала еще более свирепой и жадной. Я смотрю, как она приближается. Гладкие темно-русые волосы на косой пробор облегают череп, двумя завитками обрамляя лицо, делая его уже, острее. Камея костяной запятой белеет на фоне коричневого платья. Оранжевое, наперекор форме, пальто она оставила распахнутым. Будто говорит – смотри, я горю! Я живая, я сильная! Даже холод меня не берет, сама смерть обойдет стороной.
Мария и Клара шли поодаль, не держась за руки. После исчезновения Юлии Дана будто бы запретила им ходить без нее. У пламени должна быть тень.
– Ну, привет, сестрица. – Дана издали приветливо помахала мне рукой, чтобы из окон видели. Малявки частенько следят за старшими, и мы это прекрасно знаем. Данута уже была чиста.
Но в другой руке у нее зажат хлесткий стек из конюшни. Английская штучка для жокеев, а по сути как ивовый прут с петлей для запястья.
Еще секунда, и все мы оказались скрыты от окон пансиона за перегородками зеленоватого стекла, забранными деревянными решетками.
– Давай без отступлений, Дана. Я сыта этим дерьмом по горло. Ты два месяца ходишь вокруг меня кругами, и я совершенно не понимаю, на кой черт тебе это сдалось. – Я делаю еще один вяжущий глоток ликера и убираю флягу подальше. – Игры в колдовство кончились, твой шабаш разбегается. Занялась бы уже делом.
– М-м, Магда, ты меня поражаешь, – мурлычет она. – Сначала поганишь рот выпивкой и грязными словечками, а потом читаешь мне мораль. Так непоследовательно!
– А когда ты была последовательной?
– Всегда. Я ни разу не сказала тебе дурного слова. Была кроткой и терпеливой, – вдохновенно врет Дана. – Писала записочки, как первогодка… Все ждала, когда ты оправишься от того, что потеряла свою лучшую-прелучшую подружку. Но ты вдруг ополчилась на нас. Думаешь, нам было легче, чем тебе?
– Вам было на нее плевать! А ты и вовсе издевалась над ней! Если у нее и были проблемы с головой, то по твоей вине, Дана! А мы… Мы просто дружили с тобой. И такие были правила.
Я думаю, что хоть что-то дрогнет в ней, что хоть одно мое слово достигнет ее сердца. Но она пропускает все обвинения мимо, только головой покачивает, будто стряхивая их с волос.
– Кто сказал, что правила изменились, Магдалена? Правила остаются. Я – твоя подруга. И ты должна быть на моей стороне. На моей, Магда, ничьей больше! Ты же начала предавать меня понемногу, по чуть-чуть…
– Да ты ненормальная! На твоих руках кровь живого существа! – сорвалось и понеслось вскачь сердце, нахлынули воспоминания. Ладоням стало горячо от тупой боли, с которой в них впились ногти. – Психопатка конченая! И все ради того, чтобы доказать, что ты тут главная?
Дана улыбается. Конец стека упирается мне между ключиц, в самую яремную ямку. Не подходи, говорит он. Перед глазами уже плывет, подрагивая, белое марево. Говорят, ярость красного цвета, но на деле все не так. Я будто слепну.
Я настолько опутана подступившим гневом, что даже не сразу замечаю, как меня с обеих сторон подхватывают под руки и разводят их в стороны. Лицо Даны плавает передо мной в молочном тумане, будто болотный огонек. Не следуй у него на поводу, погибнешь. Если повезет, найдут седой и безумной.
Она так близко, что я могла бы ее укусить, но я отклоняюсь назад. Буду сильной, ей меня не спровоцировать. Успокоюсь. Буду дышать ровно и по счету. Меня ждет другая жизнь, не этот пляс вокруг королевы фей и кошмаров. К чему фантазии? Она просто девчонка, глупая и злая. В ней нет и никогда не было ничего сверхъестественного. Как и во мне, в Марии, в Кларе. И уж точно не было в Юлии.
– А на что пошла ты, Магдалена?
Стеком по ногам, по икрам. Как крапивой ожгло.
– О чем ты говоришь? – цежу сквозь зубы. – Я живу своей жизнью.
Вместо ответа Данка хватает меня за волосы. На макушке, где больней всего. Едкие слезы вскипают мгновенно, но я креплюсь. Не убьет же она меня, верно? Тонкие Данутины пальчики плотно зарываются в мои кудри и путаются в черных узелках. Утром я так и не расчесала их как следует. Но Дана будто бы этого не замечает. Ее мысли где-то далеко и, вероятно, даже не в этом мире.
– Ты ревнивица. – Ее болотные глаза матовые, как у утопленницы, на лбу виднеются маленькие лунные кратеры, какими разукрашивает ветряная оспа. – Я знаю, что ты ссорилась с Юлией. Прямо перед тем, как она убежала. А может, и не только ссорилась. Но я никому об этом не сказала. Ну, разве я не душка? Правда, девочки, разве я не душка?!
Вот оно что. Подслушала наш разговор.
– Я не видела Юльку тем вечером. И если уж ты такая осведомленная, то должна знать и это. Даже двери ей не открыла. Я всегда закрываю дверь на ночь, чтобы такие бешеные коровы ко мне не совались.
Дана согласно кивает, накручивая мои волосы на пальцы, натягивая кожу до жгучей боли. Мне хочется привстать на цыпочки, чтобы хоть немного умерить эту пытку. Но я терплю, чтобы не подтолкнуть ее к чему-нибудь более мерзкому.
– И как вы можете на это смотреть, – обращаюсь я к Марии и Кларе. Повернуть шею я не могу, Дана почти вырвала мне клок кожи на макушке, поэтому скашиваю слезящиеся глаза. – Вы же как две бессловесные рабыни при ней! Но вас двое, а она одна! Почему вы позволяете ей вытворять что вздумается?!
Мария хочет что-то сказать и даже открывает рот, но смотрит мимо моего плеча, на Клару – я почти чувствую, как та мотает головой, – и отворачивается. Глаза у нее злые и тоскливые. Мне так мерзко от их покорности этой избалованной твари, что даже мутит.
– Умница Магдалена, ты-то должна понимать, что сила в знании. Но не в знании дат из истории или алгебраических формул. Гораздо важнее знать, кто кого целует, кто кого ненавидит. Кто и в чьи спальни ходит по ночам. Кто делит одного парня.