Пиршество у графини Котлубай

Гомбрович Витольд

«Что же вы в ней находите?» — «Ха-ха-ха, он еще спра­шивает!» — громко захохотал барон и продолжал уписы­вать за обе щеки, находясь, очевидно, в превосходном расположении духа. «Неужели вы в самом деле не чувствуете... молодой человек?» — спросила маркиза, ни на секунду не прекращая процесс пережевывания. «Вы не гурман,— изрек барон с оттенком вежливого сочув­ствия,— а я... Et moi, je ne suis pas gastronome, je suis gastrosophe! [6] » И, если только мне не показалось, по мере того, как барон произносил французскую тираду, он раздувался, словно пузырь, так что последнее слово «гастрософ» он буквально выстрелил из надутых щек с необыкновенным, прежде не присущим ему высокомери­ем «Хорошо приготовлено, не спорю... очень вкусно, да, очень... но...
– промямлил я. «Но? Что — но? Вы действительно не почувствовали этого вкуса? Эту нежную свежесть, эту... млям...

неописуемую сочность, эту... свое­образную остроту... этот аромат, этот алкоголь? Но, дого­юй мой (впервые с тех пор, как мы знакомы, он назвал меня так пренебрежительно: «дорогой мой»), может, вы прикидываетесь? Может, вы хотите огорчить нас?» - «Аа, оставьтеего! кокетливо вмешалась графиня, покатываясь со смеху,— Молчите! Ведь он все равно не поймет!» — «Вкус, молодой человек, впитывается с молоком матери»,— ласково прошамкала маркиза, намекая, очевидно, что моя мать происходила из рода Птах,— вечная ей память!

6

Я не гастроном, я гастрософ (франц.).

После чего, оторвавшись от еды, все перенесли свои переполненные желудки в позолоченный будуар Людовика XVI, где, развалившись в воздушно-мягких креслах, про­должали хохотать, что называется, до упаду — без всяко­го сомнения, надо мной, как будто я и в самом деле дал повод для всеобщего веселья. Я не раз сталкивался с аристократами на ужинах и благотворительных концертах, но, честное слово, никогда не приходилось мне наблюдать подобное поведение: такой резкий переход, такую ничем не мотивированную перемену. Не зная, сесть ли мне или про­должать стоять, остаться серьезным или лучше fair bonne mine a mauvais jeu [7] и глупо улыбаться,— я сделал робкую попытку вернуть разговор к Аркадии, то есть к Прекрас­ному. то есть к тыквенному супу:

7

делать хорошую мину при плохой игре (франц.).

Возвращаясь к тому, что Прекрасно...

“Хватит, довольно!
– закричал барон де Апфельбаум, затыкая уши. Вот зануда! Давайте веселиться! S’encanailler [8] Я спою вам кое-что поинтереснее! Из оперетты!

Что за потешный новичок!

Совсем не смыслит он ни в чем!

Не то красиво, что искусно,

А то, что вкусно, вкусно, вкусно!

Теперь, надеюсь, понял ты —

Вкус! Вкус! Хороший вкус — вот признак красоты!»

«Браво! — закричала графиня, и маркиза вторила ей, обнажая десны в старческом смехе.— Браво! Cocasse! Char­mant! [9] » — «Но мне кажется, что это... это не так...» — про­бормотал я, и мой обалделый вид вряд ли соответствовал моему фрачному костюму. «Мы, аристократы,— маркиза, любезно наклонилась ко мне,— в узком кругу исповедуем абсолютную свободу поведения и в эти минуты, как вы может быть, слышали, употребляем даже иногда грубые выражения и бываем фривольными, а нередко и своеобразно вульгарными. Но не спешите падать в обморок! С нами надо свыкнуться!» — «Не такие уж мы страшные,— добавил ба­рон покровительственно,— хотя нашу вульгарность труднее освоить, чем нашу изысканность!» — «Нет, нет, мы не страш­ные! — пропищала графиня.— Мы никого не едим живь­ем!» — «Никого не съедаем, за исключением...» — «Кро­ме!..» — «Fi donc [10] , ха-ха-ха!» — Они буквально взорвались смехом и стали швырять вверх вышитые подушки. Гра­финя запела:

8

резвиться, развлекаться(франц.).

9

Проказник! Очаровательно! (франц.).

10

Фи! (франц.)

Да, да,

Я вам клянусь:

Во всем необходим всегда Хороший тонкий вкус!

Чтоб раки были хороши, помучить нужно их слегка.

Чтоб накопил солидный жир — чуть-чуть подразним индюка. Вам губ моих известен вкус?

Но если — вот беда! —

У кого-то иной, чем у нас, вкус —

С тем не будем на «ты» никогда!

«Но, графиня...— прошептал я.— Горошек, морковка, сельдерей, кольраби».— «Цветная капуста!» — дополнил ба­рон, подозрительно закашлявшись. «Вот именно! — ска­зал я в полном замешательстве.— Вот именно! Капуста!.. Капуста... пост... вегетарианские... овощи...» — «Ну, так как же - вкусная капуста? А? Xороша? А? Надеюсь, до вас

наконец, дошел вкус этой капусты ?»

Что за тон? Сколько в нем покровительственности, сколь­ко едва заметного, но угрожающего барского раздражения! Я начал заикаться, я не знал, что ответить, да и что тут можно возразить? — а как подтвердить? — и тут (о, я бы никогда не поверил, что столь благородная, гуманная личность, брат поэта, сможет до такой степени дать почув­ствовать, что барская ласка капризна, как майская пого­да!) - и тут, развалившись в кресле и поглаживая свою худую длинную ногу, унаследованную от княгини Пстрычиньской, он произнес тоном, который буквально уничтожил меня:

«Откровенно говоря, графиня, не стоит приглашать на обед субъектов, у которых вкус находится на столь при­митивной стадии развития!»

И, не обращая больше на меня ни малейшего внимания, они продолжали, с бокалами в руках, перешучиваться между собой — так что я превратился вдруг в quantit'e n'egligeab­le [11] ,— об Алисе и ее причудах, о Габи, о Буби, о княгине Мэри, о каких-то фазанах, о том, что этот — просто не­выносим, а эта — impossible [12] .

11

ничтожную величину (франц.)

12

невозможно (франц.)

Рассказывали анекдоты и сплетни, с полунамеками, в высоком стиле, прибегая к таким выражениям, как «рехнулась», «фантастика», «неве­роятно», «гротеск», и часто употребляя вульгарные сло­вечки, такие, как «сукин сын» и «зараза». Могло показаться, что подобная беседа является вершиной человеческих воз­можностей, и мне, неведомо каким чудом приниженному и отодвинутому в сторону как бесполезный предмет, с моей Красотой, человечеством и тому подобными темами, достойными мыслящего тростника, не с чем было открыть рот. Они пересказывали в нескольких словах какие-то за­гадочные аристократические анекдоты, неизменно вызывав­шие новые взрывы веселья, а я — не зная их предыстории — мог лишь принужденно улыбаться. О Господи, что же это происходит? Какая внезапная и жестокая перемена! Почему они за тыквенным супом — одни, а сейчас — совсем другие? Неужели это я с ними в полной гармонии рассыпал гуманитарные блестки только что, за тыквенным супом? Откуда же

появилось, так внезапно и без единого видимого повода, столько каких-то фатальных признаков отчужденности и холода, столько иронии, столько непостижимого, патологи­ческого стремления выставить на посмешище, откуда такая дистанция, такая отстраненность, что и не подступиться! Я никак не мог постичь эту метаморфозу, а слова маркизы «в своем кругу» напомнили мне о всяких ужасных сплетнях, которые ходили в нашей мещанской среде и которым я не верил: о двуличии и о скрытой, наглухо зашторенной от непрошеных взглядов жизни аристократии.

Не в силах больше вынести собственное молчание, которое с каждой минутой все глубже ввергало меня в чудовищную пропасть, я наконец обратился к графине ни к селу ни к го­роду, и голос мой прозвучал как неактуальное эхо прошлого:

«Простите, если помешал... Но вы обещали мне, графиня, сделать дарственную надпись на своих триолетах «Мелодии моей души».— «Что, как? — переспросила, не расслышав, развеселившаяся графиня.— А? Что? Вы что-то сказа­ли?» — «Извините, ради Бога, вы обещали мне надписать свои стихи «Мелодии моей души».—«А, правда, правда»,— сказала графиня рассеянно, но с присущей ей учтивостью. (Присущей — ей? Или другой? Или новой — настолько, что к щекам моим, поистине, без моего сознательного участия, прилила кровь.) Затем, взяв со столика томик в белом переплете, она небрежно черкнула на титульном листе не­сколько вежливых слов и подписала: Графиня Похлебай.

«Но, графиня!» — вскричал я, больно задетый столь гру­бым искажением исторической фамилии — Котлубай. «Ах, как я рассеянна! — воскликнула графиня среди всеоб­щего веселья.— Как я рассеянна!»

Мне, однако, было не до смеха. «Тсс... тсс...»— я чуть снова не зашипел. Графиня хохотала громко и высокомерно, одновременно ее породистая ножка выписывала на ковре самым обольстительным и соблазнительным образом разно­образнейшие завитушки, словно любуясь собственной худо­бой: вправо, влево, кругом; барон, склонившись в кресле, казалось, готовился к великолепному bon mot [13] , его типичное

13

острому словцу (франц.).