Писарь
Шрифт:
— Платокъ-то, Ермолаичъ, хорошій. Два прошенія ей, а платокъ больше рубля стоитъ.
— Ну, постой, я разберу въ чемъ дло.
А сзади стоявшей въ дверяхъ жены Колотова выставилась ужь голова, закутанная въ срый платокъ и говорила:
— Здраствуйте, господинъ писарь! Какъ васъ величать-то? Благородіе или просто?
— Назовешь и благородіемъ, такъ не ошибешься. Ну, да зови просто Ермолаичемъ, — отвчалъ Колотовъ. — Ноги-то отерла въ кухн? Отёрла, такъ входи сюда.
— Отерла, батюшка Ермолаичъ. Я къ вамъ насчетъ прошеніевъ, да дло-то мое такое
Женщина среднихъ лтъ въ суконной куцавейк вошла и поклонилась.
— Очень ужъ мы наслышаны, что прошенія-то вы сладко пишете, — продолжала она. — Есть у насъ на квартир писарь, мальчикъ онъ, въ школу ходить. Этотъ и даромъ или за какой-нибудь пряникъ напишетъ, да я думаю, чувствительности-то никакой не будетъ, такъ что толку-то!
— Конечно. Гд-же мальчишк несмышленому супротивъ спеціалиста, который вс подходы знаетъ, — гордо отвчалъ Колотовъ.
— Врно, правильно. Намъ очень тебя хвалили. Ну, а денегъ-то у меня нтъ. Такъ вотъ не возьмешь-ли платокъ до субботы?
Женщина вытащила изъ кармана желтый шелковый набивной платокъ съ разводами.
— Мн насчетъ дровъ прошеніе, — продолжала она — Въ субботу мн жилецъ общался отдать за уголъ. Подождать до субботы — боюсь съ дровами опоздать. Давно уже раздаютъ. Кабы не роздали вс.
Колотовъ развернулъ платокъ, и встряхнулъ его.
— Эхъ, горе квартирныя хозяйки! Да неужто ужъ у тебя пятіалтыннаго-то на прошеніе нтъ! — произнесъ онъ.
— Есть, Ермолаичъ, но нельзя тоже дома безъ гроша быть. Я самъ-четвертъ съ ребятишками. И на картофель, и на ситный и на треску надо, чтобы питаться, а лавочникъ мелочной у насъ такъ и говоритъ: «сегодня на деньги, а завтра въ долгъ». Мн только о дровахъ два прошеніи: отъ себя и отъ сестры. Сестра при мн живетъ и поломойствомъ занимается. Да и у сестры-то заработка не завалило. Безъ дла на кофейныхъ переваркахъ сидитъ. Вотъ передъ самыми праздниками работа будетъ.
— Постой, постой… — перебилъ ее Колотовъ. — Да на одну квартиру по двумъ прошеніямъ дровъ не выдаютъ. Сколько ни пиши, все равно выдадутъ только по одному. Даютъ квартирной хозяйк, жилиц зачмъ-же дрова? Ее обязана хозяйка отоплять.
— Знаю я, ваше благородіе, я тертый калачъ. Прошенія я каждый годъ во вс мста подаю. Но отчего не попробовать? Можетъ быть, и не замтятъ? Въ прошломъ году мы по двумъ прошеніямъ получили: и я, и сестра.
— Странно. Какъ-же это такъ проглядли?
— А вотъ проглядли. Можетъ статься и нынче проглядятъ, такъ отчего лишній пятіалтынный въ прошеніе не просолить. Надо только написать умючи. Сейчасъ я теб одну штучку скажу, ваше благородіе.
— Въ угловомъ дом живешь? — перебилъ женщину Колотовъ.
— Да.
— А въ угловомъ, такъ знаю я твою штучку. Одна подастъ прошеніе съ одной улицы, а другая съ другой, и номера дома разные, а квартира подъ однимъ номеромъ.
— Отчего ты знаешь? — удивилась женщина.
— Да какъ-же спеціалисту-то по прошеніямъ не знать, если ужъ ты знаешь! Не надо только одновременно подавать прошенія.
— Удивительно, какъ онъ это все знаетъ! —
— Ну, ладно. Прошенія будутъ готовы завтра утромъ. Скажи только, отъ кого писать, адресъ и больше ничего не надо. Завтра приходи и получишь прошенія.
Колотовъ записалъ, что нужно, спросилъ сколько дтей у явившейся къ нему женщины и сколько у ея сестры.
— Вдовы-то вы настоящія? — спросилъ онъ, провожая женщину.
— Настоящія, настоящія, внчанныя. А моего покойника кто не знаетъ? Вся улица знаетъ. Пьяница былъ извстный, не тмъ будь помянутъ, царство ему небесное. Отъ, вина и сгорлъ.
Когда Колотовъ выпроводилъ вторую кліентку, Передъ нимъ стояла маленькая древняя старуха съ сморщеннымъ лицомъ, выглядывавшимъ изъ платка и груды разныхъ шерстяныхъ тряпокъ, клочьевъ ваты и поденнаго молью мха.
— Чего теб, бабушка? — спросилъ онъ.
— Степанида Захарова, николаевская солдатка, — отвчала старуха, не разслышавъ вопроса.
— Понимаю, понимаю. И тридцать шесть рублей пошли въ годъ получаешь. Знаю я, знаю. Немного ужъ вашей сестры николаевской солдатки осталось. Такъ что теб надо-то? Въ попечительство о передпраздничномъ пособіи прошеніе написать?
Старуха шамкала губами. Она опять недослышала, о чемъ ее спрашиваютъ, ползла. въ карманъ, вынула оттуда два мдные пятака и проговорила:
— Уступи за десять копекъ для старушки.
— Пятіалтынный, бабка. Дешевле не сходно писать, — отвчалъ Колотовъ и закричалъ надъ самой ея головой:
— Да о чемъ теб прошеніе-то писать?
— О дровахъ, о дровахъ, о дармовыхъ дровахъ, — отвчала старуха, услыхавъ, наконецъ, вопросъ.
— Тоже о дровахъ. Да какія-же теб дрова, бабка, коли ты въ углу живешь! Вдь въ углу живешь?
— Въ углу, въ углу… Два съ полтиной за уголъ плачу.
— Ну, вотъ видишь. Такъ зачмъ-же теб дрова-то, коли ты не квартирная хозяйка? Теб не дадутъ. Не дадутъ теб! — закричалъ Колотовъ.
— Отчего не дадутъ, коли всмъ даютъ. Что я за обсвокъ въ пол.
— Тебя обязана отапливать квартирная хозяйка. Дровъ теб не надо. Зачмъ теб дрова?
— Мн-то? Продамъ, квартирной хозяйк продамъ. Ей продамъ. За уголъ смняюсь. Да теб мало гривенникъ-то, что-ли? Такъ вотъ еще дв копйки.
— Ничего мн не надо, ничего. Уходи. Зря о дровахъ писать будешь. Попусту только твои двнадцать копекъ пропадутъ. Спрячь деньги и уходи.
Старуха не понимала и шамкала губами.
— Отчего-же другія-то пишутъ? — спросила она наконецъ.
— Зря пишутъ. Теб опытный человкъ говоритъ. Уходи. Мн написать прошеніе не лнь, все-таки заработокъ, но я тебя-же жалючи отказываюсь. Спрячь деньги и иди.
Колотовъ выпроводилъ все еще недоумвающую старуху за дверь и сказалъ жен:
— А что-бы намъ адмиральскій часъ справить? Сейчасъ пушка выпалила.
— Можно. Картофель сварился, селедка есть, — отвчала жена. — У тебя въ посудин-то тамъ осталось?