Писатель-Инспектор: Федор Сологуб и Ф. К. Тетерников
Шрифт:
Обращаясь к теме Горя-Злосчастия, Сологуб пытался передать свое самоощущение в мире (несовершенном, «злом и ложном»); пессимизм и чувство обреченности получили наиболее экспрессивное выражение в ставшем классическим стихотворении «Лихо» (текст отмечен тремя датами: 1891, 1892, 1893).
Кто это возле меня засмеялся так тихо? Лихо мое, одноглазое, дикое Лихо! Лихо ко мне привязалось давно, с колыбели, Лихо стояло и возле крестильной купели, Лихо за мною идет неотступное тенью, Лихо уложит меня и в могилу. Лихо ужасное, враг и любви и забвенью, Кто тебе дал эту силу? Лихо ко мне прижимается, шепчет мне тихо: «Я — бесталанное, всеми гонимое Лихо! В чьем бы дому для себя уголок ни нашло я, Всяк меня гонит, не зная минуты покоя. Только тебе побороться со мной недосужно, — Странно мечтая, стремишься ты к мукам. Вот121
Стихотворения. 1979. — С. 112.
Почти на всех литературных начинаниях Сологуба, независимо от их содержания — будь то бытовые зарисовки или плоды его творческой фантазии, лежит печать угнетенной психики — настроения безысходности, разочарования в жизни — или же стремление к запретным (порочным) переживаниям, острота которых на время позволяла забывать о тоскливой повседневности.
Сюжеты из школьного быта, как правило, содержат мотивы телесных наказаний, чаще всего с оттенком жестокости и сладострастия, — например, во фрагменте, предназначавшемся для «Тяжелых снов» или «Мелкого беса» (в опубликованный текст не вошел):
Жестокосердие гг. педагогов доходило до степеней изумительных. Не то чтобы они были отъявленными кровопийцами: само собой разумеется, что они не упражнялись в снимании голов и не сажали на кол (это в наше цивилизованное время почти совершенно невозможно). Но то, что они проделывали легально, способно было охватить ужасом и холодом непривычного впечатлительного человека.
По части физической они были еще не слишком изобретательны: неумолимое время обуздывало их в этом направлении. Свирепость их проявлялась лишь в том, что в каждом классе на каждом уроке кто-нибудь непременно коленопреклонялся; иные терли себе колени по 3, по 4 часа сряду. Дранье за уши и звонкие оплеухи также составляли частую усладу расходившихся учительских сердец, — но это не все, к сожалению, чем можно было позабавиться на уроках. Находились любители более пикантных увеселений, но это были редкие, гениальные натуры.
Про одного сельского законоучителя рассказывали, что он ставил своих учеников, провинившихся перед ним, кверх ногами: ноги на печурке, руки на полу, и выдерживал в таком положении до часу. Иные заставляли лизать языком чернильные пятна или мел с доски, обтирали русыми волосенками учеников классные доски, приказывали ученикам-босоножкам засучивать штаны как можно выше и ставили их на голые колени, и любовались их голыми, брошенными беспомощно на пол ногами; или ставили на колени на скамье, на столе, на подоконнике; или заставляли их кланяться им в ноги и целовать их руки и сапоги.
Но больше удовольствия доставляли послеобеденные прогулки к родителям провинившихся учеников. Сладострастное неистовство удовлетворялось в гораздо большей степени созерцанием обнаженного тела мальчика, краснеющего и багровеющего под жестокими ударами березовых прутьев, между тем как истязаемый мальчик орал благим матом и отчаянно бился об пол голыми ножонками.
Когда родитель утомлялся, учитель брал в руки розги, и удовольствие его доходило до высшей степени, когда мальчишка ёрзал и вопил под его руками, а на теле так и врезывались новые следы озлобленной порки. Но, как ни интенсивны были эти удовольствия, пытки иного рода, истязания душевные, доставляли гораздо более удовольствия освирепелым педагогам. Тем более что эти пытки соединялись в большей или меньшей степени с телесными истязаниями.
122
В конце 1880-х — начале 1890-х годов Ф. Сологуб работал над педагогической статьей «О телесных наказаниях», которую можно рассматривать как сублимацию садомазохистского комплекса, сформировавшегося у него в ранние годы (опубл.: De Visu. — 1993. — № 9 (10). — С. 48–54); см. Приложение IV(в файле — раздел «Приложения», «Приложение IV. О телесных наказаниях. Из незавершенной статьи» — прим. верст.).
В основе незавершенного очерка «Клевета» (между 1889 и 1892) [123] — история двойного самоубийства. Пятнадцатилетний подросток Миша Лейн внезапно простудился и тяжело заболел. Больного мальчика, живущего вдали от родных и нуждающегося в уходе, приютил молодой преподаватель учительской семинарии. Городские мещане позавидовали Мише и распустили по городу слухи о том, что он взят на содержание развратным учителем.
Оклеветанный семинарист повесился в классе на школьной доске. После похорон воспитанника учитель застрелился. В предсмертной записке он писал другу: «Я недаром педагог, — я люблю детей, особенно мальчиков, особенно в школьном возрасте, и из них особенно тех, которые дисциплинированы школой, то есть я особенно люблю как раз таких детей, с которыми мне, по обязанности, приходится иметь дело. Казалось бы, наилучшие условия для успеха в деле. Увы! Горький опыт научил меня, что во многих случаях излишняя любовь к предметам своего труда большой порок!» (л. 126).
123
ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. Ед. хр. 539. Сохранилось 8 листов автографа, из них два — план очерка.
Непосредственного указания на эротическую дружбу героев в очерке «Клевета» не содержится, однако в нем прочитывается намек на ее возможность [124] , который получает основание в свете позднейших произведений Сологуба, содержащих гомоэротический мотив: в «Тяжелых снах» (Логин борется с влечением к своему воспитаннику Леньке), в «Мелком бесе» (Передонов сладострастно мечтает о Пыльникове), в «Творимой легенде» (некоторые критики рассматривали «тихих мальчиков» как объект сексуального влечения Георгия Триродова) [125] , а также в ряде поэтических текстов. В контексте стихотворения «Царь Содома» [126] ,
124
Ср., например, стихотворную шутку Сологуба, написанную во время дежурства в семинарии 4 марта 1891 г.:
Наши мальчики любят друг друга так страстно, Что совместно и спят; Разгонять их по койкам, ей-Богу, напрасно; Пусть слегка пошалят: Ведь ребенка они не родят, Значит, вместе им спать не опасно.125
Об обвинениях в гомосексуализме, предъявленных Сологубу в связи с романом «Творимая легенда», см.: Баран X.Федор Сологуб и критики: споры о «Навьих чарах» // Баран X. Поэтика русской литературы начала XX века. — М., 1993. — С. 256–258.
126
Опубл.: Неизданный Федор Сологуб. — С. 166–167.
Воображение молодого автора, по-видимому, сосредоточивалось на табуированной проблематике. В материалах к прозе сохранилась миниатюра, претенциозно озаглавленная «Достопамятная ссора. Роман, почти сенсационный, бытовой и увеселительный, но очень глубокомысленный. Сочинен жизнью, переписан на литературный язык Мечтателем». Содержание сценки составляет диалог: старшая сестра упрекает младшую за преступную связь с отцом и предупреждает ее о возможных последствиях; при этом она не скрывает свою зависть к девушке, избалованной отцовскими подарками (л. 12–13).
Появление инцестуального мотива у раннего Сологуба нельзя отнести к разряду случайностей — впоследствии он не раз к нему возвращался: в романе «Тяжелые сны» Клавдия Кульчицкая вступает в связь со своим отчимом Палтусовым; на вечеринке у Мотовиловых Андозерский публично клевещет на Логина, заявляя о двойном инцесте в его семье: связи матери с сыном и дочери с отцом (гл. 24). С инцестуального намека начинается роман «Мелкий бес»: Передонов выдает свою сожительницу Варвару за сестру, а затем женится на ней. Кровосмесительный исторический сюжет лежит в основе трагедии «Победа смерти» (1906) [127] ; оправданию инцеста посвящена драма «Любви» (1906): влюбленные узнают, что их связывают кровные узы, и, несмотря на это роковое обстоятельство, отец и дочь преступают нравственные нормы.
127
См. об этом: Меррил Джейсен.Тайное признание в инцесте в драме Сологуба «Победа смерти» // Русская литература. — 2000. — № 2. — С. 138–145.
Специфический подход к литературному материалу, возможно, был не вполне осознанным у раннего Сологуба, однако он доминировал в его допечатных опытах. Об этом свидетельствуют два наиболее фундаментальных художественных замысла 1880-х годов: роман-эпопея «Ночные росы» и поэма «Одиночество (история мальчика-онаниста)».
2
В 1880-е годы Сологуб намеревался освоить жанр исторического романа или романа-хроники, об этих его начинаниях сохранились записи в рабочих материалах: «28 марта 1886 года.Исторический роман из самой обычной жизни, без крупных исторических событий. Вечные темы и вечные типы» (л. 142); «Есть ли лучше?Человек доброго направления всю жизнь посвятил борьбе за истину. Он встречает только эгоистов и низких людей. Но и в себе он видит много недостатков. Неужели нет человека лучше меня? — спрашивает он себя, — человека, который тверже и мужественнее меня повел бы дело. Иногда ему кажется, что он нашел такого, но скоро приходится разочаровываться. В глубокой старости встречает он юношу и уверяется, что он лучше его. Тогда юноше старик рассказывает свою жизнь и умирает спокойно. Раньше беспечный, теперь юноша считает себя связанным заветом старца и ведет жизнь, похожую на его жизнь. Но и с ним повторяется та же история, и с преемником его, и т. д. Наконец, один из последних убеждается, что добру и правде дана неувядаемая живучесть, что разрастаются они все сильнее и что все лучше и совершеннее становятся люди. (Длинный ряд картин. Тема сложная. Совмещаются важнейшие эпохи истории. Иные умирают без преемника, и рукописи их достаются позднейшим последователям, или их тени руководят ими)» (л. 140).
С этими заметками перекликается план романа «Ночные росы»: «50 поколений. Роман, проходящий через всю историю России. Сильное и прекрасное возвышается или гибнет. Слабое и дурное падает или умирает. Все стороны человеческого духа. Ответ на вопрос: справедлив ли такой порядок? — Он так необходимо создался. 24 декабря 1886 года»(л. 162).
Название романа комментирует авторская запись: «Пока солнце встанет, роса глаза выест. Ночные росы. Роман 3-х поколений» [128] ; самая ранняя дата замысла (встречается на полях автографа) — 5 мая 1880.
128
ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. Ед. хр. 539-а. Л. II.
Сологуб предполагал изложить в романе историю одной семьи на фоне русской жизни 1820–1881 годов. С этой целью он сделал 4 списка основных действующих лиц и указал годы рождения персонажей, списки соответственно озаглавлены: I, II, III, IV поколение. В первом списке названы главы династий: Иван Дмитриевич Касаткин (р. 1782 г.), Владислав Вилентьевич Дембинский (р. 1791), Владислав Константинович Азаданов (р. 1788), Кирилл Николаевич Марков (р. 1792), Ксенофонт Павлович Озеров (р. 1786), Елевферий Степанович Костров (р. 1773). В четвертом списке фигурируют их внуки, вступающие в активную жизнь в 1880-е годы (даты их рождения: 1855, 1863–1867) [129] .
129
Там же. Ед. хр. 539. Л. 161–163.