Писатель: Назад в СССР
Шрифт:
– А что это? – не по возрасту подслеповато щурясь, осведомилась она.
– Да вот, в книжном сегодня выбросили, – небрежно сообщил я. – Мои стихи…
– О, это очень мило с вашей стороны… – откликнулась соседка. – Только пока я не могу взять у вас книжку, у меня руки в панировке… Отнесите, пожалуйста, в мою комнату, положите на этажерку, на досуге почитаю…
М-да, фокус не удался. Котлеты отдельно, а стихи отдельно. Я повернулся, чтобы покинуть кухню, но Марианна Максимовна меня окликнула.
– А после, помыв руки, возвращайтесь-ка на кухню, Тёма!
– Всенепременно! – ответил я.
Было немного неловко входить в комнату одинокой женщины, тем более, что я не помню, бывал ли в обиталище Юрьевой прежде. Тем не менее, я старался особенно не разглядывать ее вещи. Этажерка с книгами стояла возле двери, так что я сунул свою книженцию на верхнюю полку и ретировался. Вымыв руки в ванной, вернулся на кухню. Там уже все было накрыто. На моем столике красовался замечательный для здоровенного оголодавшего парня натюрморт. Тарелка с картофельным пюре и двумя котлетами, а также блюдце с нарезанным кружочками соленым огурчиком.
Покуда я уминал все это, соседка расспрашивала меня о том, как прошел мой день. Я рассказал, что встретил армейского друга, потом – гулял по городу. Про посещение Мизина, разумеется, умолчал. Юрьева в ответ пожаловалась, что завтра, в праздник, она работает. В театре показывают пьесу Шатрова «Большевики». Актеров в спектакле занято много, и каждого надо одеть. Причем все должно быть выглажено, вычищено и зашито. Носки, обувь, рубашки, брюки, пиджаки, галстуки, гимнастерки. При этом надо учесть не только размеры, но и капризы. В общем – работы прорва.
Я кивал сочувственно, но думал о своем. Завтра заскочу к Олежке, погуляю, закручу с «хорошей девочкой» Лидой флирт, лёгкий или как пойдёт, узнаю, насколько и чем именно она хороша. А в понедельник сразу же напишу заявление об уходе с завода. Правда, сразу меня не отпустят, и мне придется либо два месяца отрабатывать, либо добиваться досрочного расторжения трудового договора путем нарушения трудовой дисциплины. Впрочем, как молодого специалиста, меня не позволит уволить ни профком, ни комитет комсомола даже по отрицательным мотивам. На поруки возьмут. Надо сказать, про это я как-то подзабыл.
Да-а, засада… То-то Мизин так легко нацарапал эту цидульку… Решил отделаться от молодого нахала, опираясь на трудовое законодательство СССР? Нихрена у него не выйдет. Я молодой нахал только снаружи, а по факту – калач тертый. И если потребуется, горло перегрызу даже этой акуле. Для меня это вопрос выживания, а он уже главные свои книги давно написал, и сейчас только занимает печатные площади, не давая пробиваться молодым талантам.
Доев угощение и вымыв посуду, я искренне поблагодарил соседку и отправился к себе. Время было еще детское. Успею записать хотя бы еще один рассказик из цикла «Откровенные сказки». Какой у меня следующий?.. Я сел за стол, взял чистый лист бумаги и вывел на нем: «ВОДОПРОВОДНЫЙ ЦАРЬ, ИЛИ В НОЧЬ С ПОНЕДЕЛЬНИКА НА СУББОТУ»… По сюжету это была самая настоящая сказка, но густо замешанная на сатире, бичующей недостатки в работе жилищно-коммунальных служб.
Водяной в этой сказке заведовал водопроводом, Баба-Яга – работала главбухом в ЖЭКе, которым командовал Кощей. Иванушка-Дурачок пытался добиться ремонта дворового клуба, который регулярно заливало водой из лопнувших труб. Клубом руководила Василиса Премудрая, которую Водопроводный царь превратил в лягушку, ибо хотел, чтобы она вышла за него замуж. Баба-Яга этому всячески потворствовала. Препятствуя попыткам Иванушки спасти невесту, злая ведьма применяла финансовые заклинания из своих колдовских гроссбухов.
Кощей же, будучи административно-бессмертным, не только закрывал глаза на безнравственные поступки своих подчиненных, но и поощрял их к этому. Иванушка, благодаря волшебным домашним животным, узнал тайну Кощеевой смерти. Административная смерть Кощея крылась в Несгораемом Шкафу, среди липовых нарядов, подчищенных ведомостей и прочей бумажной нежити. Проникнуть в этот Шкаф можно только с ведома добрых молодцев из ОБХСС, и только – в ночь с понедельника на субботу. В общем, забавная история получилась.
Теперь у меня было уже две «откровенных сказки». Маловато для громкого литературного старта, но неплохо для начала. Все равно завтра я не стану известен, как Самуил Маршак. Хошь не хошь, а в роли начинающего некоторое время побыть придется. У меня есть, по крайней мере, одно преимущество перед коллегами. Их всех советская власть научила пренебрегать успехом у «невзыскательной публики», то есть – у обыкновенного человека, вот они и лезут из кожи вон, дабы понравиться не людям, а начальству, которому на литературу плевать. Я же теперь знаю, что единственный судья писателя – это читатель. А не критики и коллеги-литераторы.
Закончив работу, я с чистой совестью лег спать. Пробуждение мое было легким. Я уже не боялся, что снова окажусь в будущем, где меня ждет только одинокая старость и скорая смерть. Встав не слишком рано, я принял душ, позавтракал, опять же благодаря заботам Марианны Максимовны, которая оставила на столе записку, а в холодильнике – миску с пюре и котлетами. Когда на кухне появился Савелий Викторович, мы поздравили друг дружку с Днем Советской Армии и Военно-Морского флота.
Телепнев тоже в свое время отслужил. И теперь, ради праздничка, угостил меня наливочкой собственного приготовления. Мы опрокинули по рюмочке, поговорили за службу. Помянули отцов и дедов, сражавшихся в Великую Отечественную. Потом оба заторопились по делам. Судя по приподнятому – и не только наливочкой – настроению, Савелий Викторович собирался на свидание, и отнюдь не с друзьями. Бедная вдова… Я, впрочем, тоже рассчитывал, что меня ждет столь же приятное времяпровождение.
Натянув чистую сорочку, пиджак, брюки, пальто, наспех начистив ботинки, я покинул квартиру. Не торопясь, спустился по плавно закругляющимся пролетам мраморной лестницы, вышел на улицу – и нос к носу столкнулся с… Ангелиной! Вот те раз! Я посмотрел на ее счастливо сияющие, подведённые глаза, накрашенные помадой губы, кокетливо выглядывающие из-под цигейковой шубки коленки, обтянутые слишком тонким для зимней погоды шелком чулок, и понял, что она не мимо проходила, а направлялась именно ко мне.