Писатель
Шрифт:
Бледная до синевы Алена молча смотрела на существо в кресле. Оно тоже разглядывало Алену, в его странных говорящих глазах было спокойное, теплое расположение.
– Все, теперь пойдем отсюда, пока не провонялись насквозь ароматом моего таланта, - Александр взял ее за плечо и подтолкнул к выходу. Алена молча, как сомнамбула поднялась вслед за Александром. Закрыв потайную дверь, он пошел в зал, вытащил из бара початую бутылку коньяка и налил в бокал.
– И мне, - тихо попросила Алена. Она села в кресло и сцепив руки на коленях, пристально рассматривала рисунок на ковре.
– Пожалуйста, - он наполнил еще один бокал и протянул ей. Шумно отхлебнув половину, Александр закурил и подошел к окну.
– Теперь ты видела, кто пишет за меня, а сам я не начирикал за всю жизнь ничего толкового, так, рассказики, пару повестюшек. Тыкался по издательствам, рассылал по городам...
– Кто он такой, этот... Писатель?
– от выпитого на бледных щеках Алены выступили красные пятна.
– Понятия не имею, я даже толком не знаю, откуда он взялся. Раньше я жил в коммуналке, колотил по
– Однажды она убирала комнату и нашла под кроватью штуку, похожую на мяч для регби. Положила его на шкаф, а на следующий день ей сообщили, что умерла ее мать. Моя девушка поехала на похороны, а я забыл про этот странный мяч, даже не рассмотрел его как следует. Потом из него вылупился мой талант.
Маленьким он был таким потешным, похожим на пушистого краба. Я называл его Красавчиком. Он всюду таскался за мной и я привык ходить все время глядя себе под ноги, чтобы на него не наступить. Все время боялся, что он выскочит как-нибудь за дверь, и его увидят соседи. Впервые в моей жизни появилась тайна, у меня была диковинная домашняя зверушка, которую с визгом могла прихлопнуть своим гигантским тапком тетя Зина из соседней комнаты. Я забросил писанину, и все время возился с Красавчиком, пытаясь понять, чем же его кормить, он от всего отказывался. Ломал я голову до тех пор, пока не увидел, как он трескает клей для бумаги, сидя на моем письменном столе. И все. Ты представляешь, он жрет один только клей. Ни разу я не видел, чтобы он где-нибудь нагадил, напачкал или что-нибудь сломал там, или перевернул. Зачастую он ходил по письменному столу, но ни разу не сдвинул с места ни одного карандаша или скрепки.
Потом он подрос. Сначала стал величиной с кошку, потом с собаку и постепенно от него начал исходить его аромат. Тогда он еще не был таким сильным и невыносимым, так, слегка попахивало тухлятинкой. Тетя Зина начала подлавливать меня на кухне, в коридоре, даже у дверей сортира, и требовать, чтобы я хранил продукты в холодильнике, а не в комнате. Я согласно кивал головой и силился что-нибудь придумать. Девушка моя так и не вернулась, прислала письмо, мол, встретила свою школьную любовь, выхожу замуж, прости, я знаю, ты все поймешь и тд и тп. Напился я тогда очень сильно на последние деньги. Сидел, как сейчас помню, за письменным столом, рядом, на полу неподвижно, как все понимающий собутыльник торчал Красавчик, а я пил и не знал что делать. У меня не было любимого человека, работы, денег, перспектив и будущего. С моим ПТУ, мне можно было смело идти в бомжи, но я мнил себя литератором! Короче, у меня не было ничего, кроме жутко, на всю коммуналку воняющего паука. Ты знаешь, Алена, тогда у него еще не было таких глаз, какие ты видела, они были небольшими, подслеповатыми, будто белесой пеленой подернутыми. Его пушистая серенькая шерстка начинала редеть, и сквозь нее просвечивалось голубоватое тельце. Он был таким трогательным и беззащитным, что, пожалуй, в тот вечер я не выбросился из окна только из-за него, понимаешь? Мне не на кого было оставить свое сокровище!
Утром я проснулся в жутком состоянии и пошел сдавать бутылки, чтобы наскрести на пиво. И забыл запереть дверь в комнату. Когда я вернулся, меня встретил визг тети Зины, она вопила на всю бесконечную вселенную о том, что у меня в комнате чудовище. Я пытался ее успокоить невнятными, похмельными и от того еще более бредовыми речами, все было бесполезно. Тогда я заорал, что нечего шляться по чужим комнатам в отсутствие хозяина, хлопнул дверью и закрыл ее на ключ. Красавчик сидел на кровати и выглядел печальным. Я погладил его по лысеющей спинке, выпил пива и задумался. Тетя Зина бесновалась в коридоре, и размышлять мешала. Остальные соседи были на работе, и это значительно облегчало ситуацию. Единственное, что пришло мне в голову - позвонить своему петеушному приятелю, и на его раздолбанной копейке вывезти Красавчика куда-нибудь из квартиры, куда именно я не представлял, но надеялся, что приятель что-нибудь придумает. Я пошел звонить... Я точно помню, что запер дверь на ключ, понимаешь, Алена, я точно помню!
– Александр допил коньяк и налил себе еще.
– До приятеля я дозвонился, но рассказывать в чем суть по телефону не стал. Он пообещал приехать, а я вернулся в квартиру. Там было тихо, очень тихо, а дверь в мою комнату чуть приоткрыта. Я заглянул внутрь, Красавчик все так же сидел на кровати, но печальным уже не выглядел, а тетя Зина исчезла. Представляешь, Алена, бесследно, как была, в тапочках и халате. Тогда мне впервые пришла в голову мысль, что я, по сути, ничего не знаю о своем экзотическом питомце, вообще ничего. Страшно мне стало, Алена, очень страшно. Пока я раздумывал обо всем этом, приехал мой приятель. Я рассказал ему все, Красавчика показал, но про тетю Зину умолчал. Не смог сказать. Он поудивлялся, головой покачал и предложил нам пожить на даче его жены. Была поздняя осень, и дом все равно пустовал. Я забрал вещи, печатную машинку, но в комнате оставил все так, будто я живу здесь и вот-вот вернусь. Я надеялся, что тетю Зину не будут активно искать, у нее и родственников-то никаких не было, но оставлять свою комнату, как после поспешного бегства все равно не стал.
Красавчика мы устроили в большой спортивной сумке и перевезли на заднем сидении. Дача моего друга находилась довольно далеко от Москвы и вообще от населенных пунктов, и это меня устраивало полностью. Я одолжил у друга денег, купил клей Красавчику, водки себе и перестал спать ночами. Я все время думал о тете Зине и нутром чувствовал - это мой питомец с ней что-то сделал. Я поселил его в маленькой комнате и постоянно закрывал на шпингалет свою дверь, днем и ночью меня преследовали кошмары, похожие на белую горячку. Однажды я напился и решил избавиться от Красавчика, я больше не мог жить в постоянном страхе и муках совести. Я решил оглушить его чем-нибудь тяжелым, потом добить и закопать в лесу. Я не видел его дня три, потому что безвылазно сидел в своей комнате и надирался. Нашел я его на кухне. Там, за забытой мною печатной машинкой, сидело Оно. Даже и не думал, что за такое короткое время Красавчик так изменится - он стал гораздо больше, шерсть осталась только на голове, и сделалась похожа на человеческие волосы, а на морде раскрылись эти чудовищные глаза. Я, как дурак, стоял с кочергой в руке и смотрел на него, а Красавчик разглядывал меня и в его взгляде читалась легкая, добрая усмешка мудреца. Насмотревшись на меня вдоволь, он отвернулся, и снова принялся печатать на машинке. Как я не рехнулся в тот же миг, не понимаю. Постояв еще немного истуканом, я вернулся в свою комнату, и допил остатки водки. У меня впервые в жизни руки тряслись не с похмелья, а от страха. Через пару часов Красавчик просунул свою голову ко мне в комнату, двумя лапками он держал стопку бумажных листов. Я не смог подойти и взять их, тогда он положил стопку на пол и ушел. Ты знаешь, это было похоже на приручение животного - сначала кусок мяса кладут вдалеке, потом все ближе и ближе, до тех пор, пока зверек не научится есть с рук. Он принес мне первые шесть глав "Вересковой воды". То, что написал паук, потрясло меня. Я сидел ошеломленный и раздавленный, меня знобило и снаружи и изнутри - я держал в руках почти тридцать страниц гениальной книги. Ты знаешь, я и тогда с ума не сошел, хотя был очень к этому близок. Ты знаешь, за сколько он написал "Вересковую воду"? За восемь дней. Двести пятьдесят машинописных листов романа. Я придумал себе литературный псевдоним, написал его на титульном листе и отнес в издательство. И машина закрутилась! Роман вышел огромным тиражом, мне стали поступать заказы, я тянул время, ждал, пока мой Писатель еще что-нибудь напишет. Он долго не писал. За "Вересковую воду" я получил большой гонорар, купил ему хорошую машинку, кучу банок с клеем, а себе ящик водки.
На "Бесполезные небеса" он потратил больше времени, почти месяц. Ты сама знаешь, Алена, какую известность мне принес этот роман, я стал популярен даже за рубежом. И я принял это, как плату за постоянный страх, за ночные кошмары, за неизбежное затворничество, в котором я вынужден был жить... Но, суть не в этом. Потом он написал "Звезду Татьяну", книгу экранизировали в Италии, и я разбогател. Построил этот дом и воздвиг все те потайные укрепления, которые ты видела. Мне казалось, если я уберу его подальше, с глаз долой, если отгорожусь от него бронированными дверями, то смогу хотя бы спать по ночам спокойно. Куда там! Я постоянно думал о том, кто же он, мой Писатель, откуда он взялся, и чем это все закончится конкретно для меня. Я жил не просто в страхе, я жил в ужасе и чем быстрее росла моя оглушительная популярность, тем сильнее этот ужас становился. Я чувствовал, что попал в какое-то страшное, непонятное болото, в котором увязаю с каждой минутой...
На презентации "Тишины" я познакомился с тобой, Алена, напился как свинья, и ты отвезла меня ко мне домой на моей же машине. Я не слышал, как ты уходила, проснулся под утро и, даже не протрезвев, потащился к нему в подвал. Он писал "До сотворения зимы". Писатель сидел за столом, окруженный банками с клеем, пачками бумаги и его черные пальчики быстро-быстро бегали по клавишам машинки. Я стоял, шатаясь, смотрел на него, потом начал орать поговори со мной! Я же знаю, ты умеешь разговаривать, тебе просто лень со мной общаться! Он перестал печатать и посмотрел на меня спокойными, доброжелательными глазами. Я не знаю, Алена, что заставило меня в тот момент ощутить свое существо таким конченым недоноском, то ли его прекрасные произведения, которые я столько времени выдавал за свои, то ли само беззвучное существование Писателя в подвале, в бумажном хламе, с банками клея... Понимаешь, Алена, если бы он хоть раз издал какой-нибудь звук, зашипел бы на меня, засвистел как-нибудь, хоть раз бы выразил недовольство своим тюремным положением... да если бы он укусил меня, мне было бы гораздо легче! Но, он всегда молчал и писал, в его глазах всегда было неизменное мудрое и дружеское расположение ко мне. Не помню, что я там вопил дальше, помню, что крушил все вокруг, разбил его печатную машинку, изблевался и отключился на лестнице, не дойдя до выхода.
Утром выполз наверх, похмелился и плакал над собственным ничтожеством и бессилием. Как же я был гадок для самого себя, Алена, ты не представляешь! Через три дня вспомнил, что разбил Писателю машинку. Купил новую, коробку клея и спустился вниз. В подвале все еще воняло моей блевотиной, разбитая машинка валялась на полу, а Писатель по-прежнему сидел за столом. Он перебирал пальцами пустые листы, а серые волосы на его голове были совсем седыми. Алена, я лепетал какие-то извинения, убирал все, что нагадил, и был так противен сам себе, что едва не изблевался снова.
Он ничего не писал почти три месяца. Незаконченное "До сотворения зимы" лежало на краю стола нетронутым. Я каждое утро приходил к нему, заискивал, унижался, симулировал дружбу, вспоминал, как здорово мы жили в коммуналке, а он неподвижно сидел в кресле и смотрел на меня с такой непередаваемой жалостью во взгляде... Он жалел меня, Алена! Однажды, видимо, он решил, что я достаточно наказан и тогда "До сотворения зимы" было закончено в три дня. И я, как законченный козел, потрусил с рукописью в издательство. И снова успех, заходящийся в агонии телефон, пустые водочные бутылки... Хотел поставить ему компьютер, но Писатель сразу же спрыгнул с кресла и ушел в дальний темный угол. Сидел там, пока я не вынес машину из подвала.