Писатели свободы. Как 150 «трудных» подростков и учительница бросили вызов стереотипам
Шрифт:
На следующий день, когда я вышел из автобуса, меня никто не ждал. И потом еще несколько дней тоже. Я не знал, напугал я их или нет, но надеялся, что все получилось.
Но мои надежды были недолгими: однажды по пути домой я увидел, как с противоположной стороны улицы какой-то тип несется на меня как бешеный. Мы сцепились взглядами, потянулись за оружием, выхватили его и начали стрелять одновременно. Нас разделяла только большая улица и несколько припаркованных машин. Все было как в кино, только в таком, где кровь у героев течет настоящая. Не помню, как я нажал спуск, – помню только, что стрелял и ждал, когда у того чувака кончатся патроны. Когда последняя пуля просвистела в воздухе, он исчез. Мы оба сбежали и после этого
Больше я никого не боюсь. Теперь у меня своя банда. Я защищаюсь. Я смог постоять за себя. Ствол до сих пор всегда при мне на всякий случай, и теперь мне не страшно пускать его в дело. Само собой, носить пушку и состоять в банде – значит нажить себе неприятностей, но ведь и принадлежать к другой расе тоже проблема, вот я и думаю, что лучше мне быть готовым ко всему. Столько дерьма в последнее время навалилось. Знаю только одно: следующим, кого прикончат, я быть не собираюсь.
< image l:href="#"/>Дневник 6. Смерть друга
пару дней назад похоронили одного из моих друзей.
Похороны были обычными, как у всех. Родные плакали. Кто-то сказал: «Больше ни единого», его друзья клялись отомстить: «Око за око… Поплатится, сука».
Народу на похоронах было немного, но те, кто пришел, страшно гордились покойным. Все мы будем скучать по нему, но что мы могли сделать, чтобы он не погиб? Его закопали, а наша жизнь пошла своим чередом. Друзья больше не говорили о нем. Будто его и не было вовсе. Когда будет его день рождения, ему уже никто ничего не подарит. Только принесут цветы к нему на могилу. Вот и все.
До сих пор отчетливо помню тот вечер, когда умер мой друг. Я покупала конфеты в винном магазине. И никак не могла решить, каких мне хочется. А потом услышала выстрелы. Обернулась к двери и увидела, как двое моих друзей вбежали в магазин. Первый сразу бросился на пол, второй просто упал. Я посмотрела и увидела, как у моего друга изо рта и из спины течет кровь.
Не прошло и пары минут, как в магазин вбежали его мать и сестра. Я стояла перед стеллажом с конфетами и смотрела, как сестра моего друга упала на колени рядом с ним и обхватила его обеими руками. Она плакала и звала его по имени. Мать стояла за ней и смотрела, глаза у нее были огромными от шока. Слезы катились по ее щекам, она и не думала их вытирать. Просто стояла и не издавала ни звука. Как будто была парализована болью. У меня разрывалось сердце, пока я смотрела, как его мать стоит и не может помочь своему ребенку.
Уехала последняя полицейская машина, а люди из нашего района всё стояли у желтой ленты и глядели на обведенный мелом контур. Никто не уходил. Все говорили о «мальчике», которого увезли в машине скорой, только они многого не знали. Не знали, что он дружил со мной и что у него была впереди вся жизнь. Его застрелили за то, что он оказался не в том месте и не в то время. Я не слушала, что они говорили. Просто стояла и смотрела на кровь моего друга на полу. За всю свою жизнь он никому не причинил вреда. Как теперь быть его родителям? Как быть мне?
Становилось поздно, на следующий день мне надо было в школу. Я не знала, как наш район переживет смерть парня, который вырос у всех на глазах. Но понимала, что в эту ночь многие наши соседи лягут спать с мыслью: «Еще один…» И будут знать, что это повторится снова, может, опять кого-нибудь застрелят из машины – но когда? В любой момент это могло случиться со мной, могло случиться с кем угодно.
На следующий день я подняла рубашку и спрятала на себе ствол, который нашла в переулке возле дома. Ненавижу холодное прикосновение металла к телу. От него меня передергивает, и дрожь напоминает, сколько жизней отнял этот ствол, но иногда по-другому нельзя. Я спешила на автобус и надеялась, что ствол
В школе я ничего никому не говорила. Я слышала, как идут разговоры о стрельбе, но никто не знал, кого застрелили. Никто не знал всех подробностей. Я вошла в класс за секунду до гадского звонка. Сразу прошла к своему месту и села. И никак не могла отделаться от этого кошмара – смерти моего друга. Так весь день и просидела, не сказав ни слова. Даже не записала, что задано на дом. Закрывала глаза – и видела его лицо. Я знаю, что оттуда, куда он попал, он наблюдает за мной. Когда придет мое время, я точно увижу его там. Надо только дождаться.
Мой друг не должен был умереть тем вечером. Он должен был по-прежнему быть здесь, веселиться и радоваться жизни с нами, остальными. Он не первая моя потеря и не последняя. Я уже лишилась множества друзей, которые погибли на необъявленной войне. Войне, которая длится здесь годами, но ее все равно не признают. Это война разных цветов кожи и рас. Война, которой никогда не будет конца. Война, где оставшиеся родные и друзья оплакивают погибших любимых. Для общества каждый из них – еще один убитый на углу, еще одна единица в статистике. А для матерей вся эта статистика не просто цифры. Они символизируют оборванные жизни, срезанные цветы. Вроде тех, которые когда-то положили на их могилы.
Дневник 7. Принятие в банду
и опять цветы еще на одну могилу и сигареты еще одному другу. Сейчас, когда столько моих бойцов умирают или попадают за решетку, похоже, придется нам приступить к вербовке. Только подходить к ней как можно придирчивее. Народ должен точно быть с нами, готов получить пулю или нажать на спуск, но дело того стоит. Легко отдать жизнь ради защиты и уважения корешей и баррио, на который мы претендуем… Того самого района, в котором мы родились, выросли и, надеюсь, будем похоронены. После того как мы наносим los tres puntos [3] на запястье, начинает действовать закон джунглей: убивай или будешь убит. Неудивительно, что они называются mi vida loca. Да, это самая что ни на есть сумасшедшая жизнь. И если влип в нее, то уже не выберешься. Порой я гадаю, знают ли они, во что ввязываются.
3
Три точки – татуировка, символизирующая культуру латиноамериканцев и гордость принадлежностью к ней. Прим. пер.
Всякий раз, когда я кого-нибудь принимаю к нам в банду, проводится обряд крещения: они отдают нам свою жизнь, а мы даем им новую. От них требуется только доказать, что они с нами. Неважно, парень ты или девка, тебе надерут задницу, и слабость показывать нельзя, иначе не пройдешь. И нам плевать, если загремишь в больницу, потому что, как только выйдешь, будешь считаться рядовым бойцом.
Помню, после того как меня приняли в банду, я провалялся в больнице больше трех недель. Отделался только переломом руки и ноги, хоть поклясться готов, что меня застали врасплох. Да еще ссадины и синяки были по всему телу. А глаза так заплыли, что не открыть, но дело того стоит. Для бойцов и для меня – определенно стоит. Рисковать жизнью, уворачиваться от пуль или получать их, жать на спуск.