Писательские дачи. Рисунки по памяти
Шрифт:
От второго вопроса меня передернуло:
— А почему вы ничего не написали о том, что Фиш был связан с «органами»?
— С чего вы это взяли?
— Да с того, что так беспрепятственно и безнаказанно мотаться по странам с представительской миссией и не писать отчеты в КГБ было в те годы невозможно. Разумеется, Фиш «стучал», это и ежу понятно.
Может, ежу и понятно, а я отвергаю это утверждение. Нынче стал модным жанр литературной сплетни. Иной автор запросто опорочит человека ради остренькой сенсации. Теперь про любого можно сказать, что «стучал», и читатель поверит, а невинно ошельмованный
Да, он был конформист. Но — цитирую замечательного ученого биофизика Симона Шноля — «Жизнь была бы невыносима в обществе, состоящем только из героев и злодеев. Основную массу составляют конформисты. Они — хранители традиций и связи поколений. В их семьях рождаются и герои и злодеи. Чувство долга может быть сильнее стремления совершить героический поступок… Мы чрезвычайно обязаны таким „конформистам“, обязаны сохранением нашей цивилизации „несмотря ни на что“» (Симон Шноль. «Герои, злодеи, конформисты отечественной науки»).
Как личность он был гораздо ярче и талантливее, чем как писатель. Доброта его проявлялась горячо, деятельно — я сама оказалась объектом его доброй активности — он по собственной инициативе отнес в издательство рукопись моей первой книжки и своим авторитетом содействовал ее публикации. Правда, я была дочерью его друзей, так что этот пример не очень корректен.
Но вот, рассказывал мне писатель Виктор Пулькин: в шестидесятые годы он работал экскурсоводом в музее-заповеднике «Кижи», и однажды к нему на экскурсию попал Геннадий Семенович. Ему понравилась лекция молодого экскурсовода, он тут же зажегся к нему интересом, убедил молодого сотрудника попробовать себя в литературе, стал его советчиком, редактором, сам отнес его первый очерк в редакцию журнала «Север», добился публикации и радовался его успеху больше, чем мог бы радоваться собственному. Когда в восьмидесятых, в Пицунде, в Доме творчества, я познакомилась с Виктором Ивановичем Пулькиным, он был уже известным и уважаемым автором повестей и рассказов о севере, собирателем северного фольклора. С какой благодарностью он вспоминал Геннадия Семеновича! С какой признательностью говорил о его редчайшей, благороднейшей душе, о бесценном подарке судьбы, каким стала для него их встреча. Думаю, что и для многих других.
Летом 1971 года на даче Геннадию Семеновичу стало плохо с сердцем. Вызвали врача из дома отдыха, Екатерину Ивановну, всеобщую «палочку-выручалочку». Та сказала, что, по всей видимости, это инфаркт, велела ему лежать, осталась на ночь в доме, чтобы помочь, если ему станет хуже. Утром вызвали светило из Москвы, тот приехал и заявил, что никакой не инфаркт, а камни в желчном пузыре. Велел сесть, встать, пройтись по комнате…
До Москвы Геннадия Семеновича живым не довезли. Оказалось — обширный инфаркт.
Татьяна Аркадьевна после смерти Геннадия Семеновича сменила амплуа жены писателя на должность редактора. Много лет активно работала в журнале «Дружба народов». Оставалась энергичной, жизнелюбивой, «вечнозеленой». Умерла в очень преклонном возрасте. Умерли Илья Романович и Надежда Михайловна. Неожиданно рано умер Юра Гальперин. С Наташей у нас связь в последние годы почему-то нарушилась, но от общих знакомых слышу, что по-прежнему живет интересно, деятельно, много времени посвящает воспитанию двух своих московских правнучек. Миша еще в конце восьмидесятых уехал со второй семьей в Штаты. Слышала, что он теперь там один из видных микробиологов.
А дачу Фишей купила Оля Аллилуева. Когда-то она была членом семьи Михаила Ильича Ромма — женой его рано умершего внука. Дачу Ромма его дочь Наташа после смерти своего единственного сына и своей матери артистки Елены Кузьминой, незадолго до собственной смерти продала Эльдару Александровичу Рязанову. А ее молодая невестка Оля в новую эпоху преуспела и вот стала собственницей дачного участка и огромного дома, который теперь стоит на том месте, где умерла дача Фишей.
…Жаль высокую лиственницу, которая росла на участке возле забора, в том углу, где пересекаются Восточная и Малая аллеи. Наверно, новая хозяйка решила, что лиственница будет мешать при строительстве второго, доходного, дома и велела ее спилить. А она была красивая. Каждую осень ярко желтела. Идешь по аллее — а она издали так и сияет золотой кроной тебе навстречу.
Виктор и Алла Драгунские
Он был не то, чтобы толстый, скорее — широкий, большой, с шапкой черных седеющих волос, праздничный, притягательно радушный, с улыбкой, открывавшей крупные, редкие, какие-то неорганизованные зубы, которые не только его не портили, а наоборот, придавали его лицу веселое своеобразие. Казалось, ему хочется всех обнять, такая волна доброжелательности от него шла. В эту волну так и хотелось окунуться. Когда-то он работал клоуном, и мне было легко представить его на цирковой арене с этой широкой, располагающе доброй улыбкой во все лицо.
В своей жизни он перепробовал много профессий — в юности работал слесарем на заводе, был актером театра Сатиры. Когда началась война, ушел в ополчение (в армию его не взяли из-за астмы). Был контужен. Вернувшись в Москву, писал для цирка, для эстрады, сочинял вместе с Людмилой Давидович тексты песенок, некоторые из которых стали очень популярными, например «Три вальса» на музыку Цфасмана в исполнении Клавдии Шульженко. В конце сороковых создал маленький театр литературных и театральных пародий — «Синяя птичка». Сам был его режиссером и автором репертуара. Но театрик запретили на пике популярности — время было суровое, не склонное к шуткам.
Разносторонне одаренный, компанейский, Виктор Драгунский был своим человеком в кругу московской интеллигенции. Но настоящая известность пришла к нему довольно поздно, когда ему было далеко за сорок. Он нашел себя в детской литературе. К тому времени как он с семьей стали нашими соседями по дачному поселку — это было году в шестидесятом, — его рассказы про Дениску уже пользовались огромной любовью у детей и взрослых.
Сначала у Драгунских не было своей дачи, и они снимали комнату у писателя Волкова, а когда Волков продал дачу Генриху Боровику, переселились на дачу своего приятеля, сатирика Мориса Слободского. Когда же и Слободской после смерти своего соавтора Владимира Дыховичного продал дачу Юрию Трифонову, Драгунским, наконец, повезло — им сдал домик-времянку литературовед Владимир Жданов, и они прожили там несколько счастливых лет. Домик они утеплили, пристроили летнюю комнатку-кабинет. Получилось скромное, очень уютное, а главное — отдельное жилье с частью такой же обособленной территории: времянка стояла в дальнем углу участка, в окружении кустарника и деревьев, съемщики и хозяева не мешали друг другу, наоборот, были в приятельских отношениях. Иногда вместе чаевничали в саду. Хозяин дачи, Владимир Викторович Жданов, был атлетически сложен, спортивен, в свои пятьдесят семь лет крутил «солнце» на турнике.
— Виктор! — укорял он Драгунского. — Как вы можете так наплевательски относиться к своему здоровью! Вы носите на себе не меньше двадцати лишних килограммов и при этом на моих глазах съели чуть ли не всю коробку шоколадных конфет! Я старше вас на четыре года, а пощупайте мой брюшной пресс!
Виктор Юзефович соглашался, что носить на себе столько лишних килограммов — форменное безобразие, и приканчивал конфеты.
Грустно распорядилась судьба: здоровяк, не знавший, что такое простуда, Владимир Викторович Жданов умер от, казалось бы, пустякового кожного заболевания. При операции (которую, как многие говорили, нельзя было делать) были задеты лимфатические узлы, разбужен рак, и сильный, красивый, заряженный на многие годы творческой и жизненной энергией человек за год сгорел.