Письма (1857)
Шрифт:
Ты пишешь, что Кушелев хочет напечатать "Дядюшкин сон" в марте. Это очень хорошо. Чем скорее, тем лучше. Но, ради бога, узнай поточнее и поподробнее, если можешь, понравилась ли она Кушелеву и всей редакции. Это для меня, друг мой, чрезвычайно важно. 2) Неужели мне не вышлют "Русское слово". Я напечатал и не могу прочесть в печати мою статью! Я уже писал тебе, чтоб ты похлопотал, чтоб мне выслали. Ты, может быть, забыл. Похлопочи же теперь. Еще будет время выслать. Я предлагаю, чтоб мне поставили на счет и прибавили к 1000. Я заплачу. А то представь себе, что я не буду и понятия иметь о том журнале, который печатает мою повесть. Это невозможно. Пришли, ради бога, и поскорее. Любопытно знать, не выкинула ли чего цензура. Ты пишешь о "Бедных людях", голубчик мой. Неужели, дружище, ты не мог мне прежде написать, что экземпляр их стоит теперь 15 руб. Ведь это льстит моему самолюбию и, может быть, очень утешило бы меня прежде. Простительно, брат! Если же они так дороги теперь,
Плещеев наполовину недоволен моей повестью. Может быть, он и прав.
Я теперь в больших хлопотах и в большой заботе. Вот видишь в чем дело: ты пишешь, что худо будет, если Катков прочтет "Дядюшкин сон" прежде получения от меня повести в "Русский вестник". Но ведь это так и будет, друг мой! Повесть моя не может быть напечатана у них раньше осени. Она велика (листов 12 и больше даже). Я отделываю окончательно и не хочу торопиться. Много будет недостатков в ней, сам знаю, и люблю я ее не слишком, но некоторые вещи в ней, право, будут серьезно хороши. И потому не хочу торопиться. Отослав повесть Кушелеву, я тотчас же сам уведомил об этом Каткова с полною откровенностью, сказав ему, что, по бедности моей, не мог отказаться от 500 руб., присланных вперед, и взялся Кушелеву, слишком надеясь на свои силы, то есть думая кончить обе вещи к сроку. Но (3) что болезнь моя и желание написать (4) хорошо заставили меня замешкаться. Пусть Катков сердится (он, кажется, сердится, потому что не отвечал). Зато я совестливо ему работаю и, может быть, дам ему хорошую вещь. Это лучше, чем спешить и людей смешить. "Дядюшкин сон" я отвалял на почтовых. Но прощай, голубчик мой, многое еще надо б тебе написать, но в следующую почту, после получки кушелевских денег. Прощай. Обнимаю тебя и всё твое семейство. Жена кланяется тебе.
Твой Ф. Достоевский.
Я сам мечтаю, родной ты мой, о том, как мы увидимся, (5) и мечтаю часто. То-то наговоримся, а много надо говорить. Дух захватывает. №. Пишу Каткову день и ночь. Прощай.
Если Плещеев в Москве, отошли ему мое письмо немедля.
(1) было: продержит
(2) было: в следующий понедельник
(3) далее было: не знал я
(4) было: кончить к
(5) было: свидимся
147. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ
11 апреля 1859. Семипалатинск
Семипалатинск, 11 апреля 1859.
Милый брат Миша, пишу тебе только 2 слова. Некогда. Отсылаю с этой почтой три четверти моего романа Каткову. До сих пор не успел кончить всего. Работал почти всю ночь, встал поздно, времени нисколько, почта отходит. Уже две недели как я получил 1000 руб. от Кушелева, при письме с похвалами. Не уведомил тебя до сих пор, (1) ибо всё ожидал от тебя письма и на всё (2) хотел отвечать разом. В твоей радости о том, что моя повесть многим нравится, видна вся твоя прекрасная душа. Но ты пишешь от 6 марта, а не упоминаешь, что повесть моя уже вышла из печати. Разве "Русское слово" выходит не в 1-е число месяца? Ради бога, вышли мне "Русское слово", или по крайней мере ту книжку, где напечатана моя повесть. Попроси у Кушелева, скажи, чтоб на мой счет записали. Устрой как-нибудь, ради бога.
Благодарю за обещание выслать белье и жилеты. Я надеялся, что ты вышлешь из кушелевской тысячи. Теперь же сосчитаемся уже разве по приезде в Тверь.
Друг мой, из этой тысячи осталось уже только 600 руб. С этим надо выехать и прожить до выезда, но это невозможно и недостанет. Я пишу Каткову, чтоб выслал еще 200 руб. и что буду ждать от него до 15 июня. А там уж нельзя ждать, выеду. Писал ему тоже о 100 рублях с листа. Каков-то будет ответ? Он на меня сердится и не отвечал на мое последнее письмо. Как тяжелы, брат, эти сношения заочно, а не лично!
Роман, который я отсылаю Каткову, я считаю несравненно выше, чем "Дядюшкин сон". Там есть два серьезные характера и даже новые, небывалые нигде. Но как-то еще кончу роман? Ужасно он мне надоел, даже измучил меня (буквально). Он появится, надеюсь, в августе или в сентябре в "Русском вестнике".
Ожидаю от тебя скоро письма. Я уверен, что ты напишешь мне обо всем, то есть о мнениях литературных, с которыми встретят "Дядюшкин сон". Пожалуйста, напиши поболее подробностей! Умоляю тебя.
Ты не пишешь ничего о Плещееве. Выехал ли он в Москву? и Завьялов часто у нас бывал. Это добрый и незлобивый малый. Я очень люблю его.
Ты пишешь о Твери и говоришь, что нужно прожить в ней 2 года. Но, друг мой, это ужасно. Я надеюсь, напротив, тотчас же испросить позволения жить в Москве. Начну просить по приезде в Тверь, разумеется. Мне ведь отказали не по высочайшей воле, а просто Инспекторский департамент точно и ясно написал сюда, что он (Инспекторский департамент) не берет на себя разрешить этот вопрос, не зная, позволено ли мне жить в Москве, и советует обратиться о разрешении к государю императору через третье отделенье. Еще надежда: 8-го сентября будет совершеннолетие государя наследника. При совершеннолетии ныне царствующего
Прощай, добрый мой Миша. Обнимаю тебя крепко, крепко, тебя и всех твоих. Жена тебе кланяется. Завтра святая: Христос воскресе! Здоровье мое по-прежнему.
Твой Ф. Достоевский.
О моем Паше позаботься.
(1) далее было начато: думая
(2) вместо: и на всё - было: на которое
148. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ
9 мая 1859. Семипалатинск
Семипалатинск. 9 мая 1859 г.
Дорогой друг мой Миша, письмо твое от 8-го апреля я наконец получил с прошедшею почтой и чрезвычайно был огорчен и испуган твоею болезнию. Боязнь моя еще и до сих пор не прошла. Я очень хорошо понимаю, что такие припадки могут получить самый опасный исход, и если не получу от тебя новых писем о твоем совершенном выздоровлении, то буду сам не свой всё это время. Выезжаю я, если только бог поможет, 15 июня, но не раньше, а может, и очень позже. Я писал уже тебе, что отставка моя вышла в Петербурге, в высочайшем приказе, 18 марта, но она только что здесь получена и надо ожидать по крайней мере до начала июня, покамест кончатся все формальности по корпусу и я буду уволен совершенно. Но если я выеду 15 июня, то вряд ли получу от тебя ответ на это письмо мое, тем более, что почта ходит теперь гораздо медленнее, за весенним разлитием рек. Но все-таки, если только любишь меня, отвечай мне на это письмо немедленно (и подробнее о своем здоровье) и адресуй прямо в Семипалатинск. Мне придется прожить в Омске по делу о взятии Паши из корпуса недели две или три, и мне письмо твое перешлют из Семипалатинска (NB. В Омск не адресуй, а адресуй в Семипалатинск).
Мне, друг мой Миша, так сильно представилось, что ты вдруг умрешь и что я тебя никогда не увижу, что страх и до сих пор лежит на моей душе. Ах, кабы поскорее получить от тебя еще хоть 4 строчки письма!
Благодарю тебя, друг мой, очень за посылки жилетов, рубашек и проч. Но я до сих пор еще ничего не получал. По письму твоему вижу, что ты послал всё это в половине марта. Письмо твое от 9 апреля пришло уже неделю, а посылка от половины марта всё еще сидит где-нибудь на дороге. Ничего в этом не понимаю.
Я тебя уведомлял, что получил от Кушелева деньги. Но журнала от него не получал. Может быть, получу еще: он уведомлял меня, что пришлет мне счет. Может быть, вместе и журнал.
Друг Миша, прошу тебя, исполни мою просьбу, напиши мне всё, что услышишь без утайки, (1) о моем романе, то есть как об нем говорят, если только кто-нибудь говорил. Пойми, что это для меня чрезвычайно интересно.
С прошлою почтой я писал Кушелеву. Надо было уведомить его о получении денег. Сам просил у него журнал. Насчет же участия в его журнале (он мне писал в своем письме, что с великим нетерпеньем будет ждать от меня моей будущей повести) - я написал ему, что желал бы прежде всего видеть его и переговорить с ним лично. Объяснил ему, что у меня в виду большой роман, листов в 25, что мне чрезвычайно бы желалось начать немедленно писать его (и только его), но что по некоторым обстоятельствам я никак не могу присесть за эту работу и что об этих-то обстоятельствах мне и хотелось бы поговорить с ним лично. Этим я заключил мое письмо к Кушелеву, без всяких объяснений, но тебе я объясню, какие это обстоятельства. Во-1-х) чтоб сесть мне за роман и (2) написать его, - 1 1/2 года сроку. 2) Чтоб писать его 1 1/2 года, - нужно быть в это время обеспеченным, а я ничего ровно не имею. В-3-х) Ты пишешь мне беспрерывно такие известия, что Гончаров например, взял 7000 за свой роман (по-моему, отвратительный), и Тургеневу за его "Дворянское гнездо" (я наконец прочел. Чрезвычайно хорошо) сам Катков (у которого я прошу 100 руб. с листа) давал 4000 рублей, то есть по 400 рублей с листа. Друг мой! Я очень хорошо знаю, что я пишу хуже Тургенева, но ведь не слишком же хуже, и наконец, я надеюсь написать совсем не хуже. За что же я-то, с моими нуждами, беру только 100 руб., а Тургенев, у которого 2000 душ, по 400? От бедности я принужден торопиться, а писать для денег, следовательно, непременно портить. И потому, при свидании с Кушелевым, я намерен прямо изложить ему, чтоб он дал мне полуторагодичный срок, 300 рублей с листа и, сверх того, чтоб жить во время работы - 3000 руб. сереб<ром> вперед. Если согласится, то я сверх того обязуюсь дать ему на будущий год (к началу) маленькую повесть листа в 1 1/2 печатных. У меня много сюжетов больших повестей, а маленьких нет. Но я надеюсь как-нибудь до нового года наткнуться на вдохновение и состряпать Кушелеву маленькую повесть. Тебе, может быть, покажется, что условия мои, вдруг, из смиренных сделались уж слишком заносчивы; но всё это, друг мой, связано с одним обстоятельством, которого ты не знаешь. А так как это обстоятельство, в свою очередь, тесно связано с твоим вопросом ко мне о "Бедных людях", - вопросом, на который ты требуешь скорейшего ответа, то я и перейду прямо к "Бедным людям".