Письма Асперна
Шрифт:
— Очаровательнейший венецианский уголок, ничего прелестнее и вообразить нельзя, — торопливо подхватил я. Старуха говорила тихим слабеньким голосом, в котором была, однако, приятная, выработанная воспитанием мелодичность, и странно было думать, что звукам этого самого голоса внимал когда-то Джеффри Асперн.
— Садитесь вон там, пожалуйста. Слух у меня отличный, — спокойно сказала она, словно подразумевая, что мне вовсе нет надобности кричать, как я это, вероятно, сделал, хотя кресло, указанное ею, находилось на некотором расстоянии. Я сел и пустился в объяснения: я, дескать, сам понимаю, сколь неуместно было вторгнуться в дом без приглашения и даже не будучи представленным должным образом хозяйке этого дома, и мне остается лишь уповать на ее снисходительность. Но, может быть, другая дама, та, с которой я имел удовольствие беседовать накануне, передала ей сказанное мною о саде? Право же, только это побудило меня решиться на столь бесцеремонный поступок. Я с первого взгляда влюбился в ее владения; сама она, верно, слишком привыкла к тому, что ее здесь окружает, и не догадывается, сколь сильное впечатление все это может произвести на человека со стороны, — а я вот даже подумал, что ради подобного чуда стоит пойти на риск. Смею ли я усмотреть в ее любезном согласии выслушать меня доказательство, что я не обманулся в своих надеждах? Ничто не могло бы меня обрадовать больше. Честью заверяю, я — человек вполне добропорядочный и безобидный, и, допустив меня в качестве, так сказать, сообитателя этого дворца, дамы почти не заметят моего присутствия. Я охотно подчинюсь любым правилам, любым ограничениям. К тому же я готов представить рекомендации или поручительства лиц, пользующихся достаточным уважением в Венеции, в Англии или в Америке.
За все время моей речи она не шелохнулась, но я ощущал на себе ее пристальный, испытующий взгляд, хоть мне видна была только нижняя половина сморщенного, лишенного красок лица. Старость отточила черты этого лица, но старость старостью, а было в них природное изящество, в свое время, должно быть, неотразимое. Когда-то она была очень светлой блондинкой с удивительно нежным румянцем на щеках. Я умолк; она помедлила еще несколько секунд, потом заговорила:
— Если вы такой любитель садов, почему бы вам не поселиться на terra firmа [8] — там их сколько угодно, получше этого.
8
Материк (итал.)
— Но там нет такого сочетания, — возразил я, улыбаясь, и вдохновенно пояснил: — Сад посреди моря — вот что меня пленяет.
— Какое же тут море, у нас даже из окон воды не видно.
Я насторожился: уж не хочет ли она изобличить меня в обмане?
— Не видно воды? Помилуйте, сударыня, да я к самому вашему крыльцу подъехал на лодке.
Но она, очевидно, уже потеряла нить, и в ответ на мои слова сказала задумчиво: — Так ведь надо иметь лодку. У меня ее нет, и мне уже много лет не приходилось ездить в гондоле. — Она произнесла это так, словно речь шла о каком-то диковинном и редком занятии, известном ей больше понаслышке.
— О, я счастлив буду предоставить свою в ваше распоряжение! — воскликнул я, но, еще не окончив фразу, почувствовал что в подобной поспешности есть нечто вульгарное, а кроме того, делу может повредить, если старухе покажется что я чересчур уж ретив, точно человек, которым движет некий тайный умысел. Но она сидела все с тем же непроницаемым видом, и у меня шевельнулась неприятная мысль, что она гораздо лучше успела рассмотреть меня, чем я ее. Она не стала благодарить меня за мою несколько расточительную любезность, упомянула только, что дама, принимавшая меня накануне, — ее племянница, и скоро сюда придет. Она нарочно велела ей не торопиться, так как желала сперва поговорить со мной наедине — у нее на то есть свои причины. Сказав все это, старуха снова замолчала, а я терялся в догадках — что это за таинственные причины, и какие сюрпризы меня еще ожидают, и могу ли я отважиться на какой-либо умеренный комплимент по адресу моей вчерашней собеседницы. В конце концов я рискнул заметить, что буду очень рад возобновить знакомство с последней, она вчера так терпеливо меня выслушала, хоть я наверняка должен был показаться ей по меньшей мере чудаком. На это последнее замечание последовал со стороны мисс Бордеро очередной неожиданный ответ:
— У нее прекрасные манеры, я сама занималась ее воспитанием. — Я хотел было вставить, что этим, должно быть, объясняется грациозная непринужденность, свойственная обхождению племянницы, но вовремя удержался старуха уже продолжала:- Не знаю, кто вы такой — да и не хочу знать, это теперь так мало значит. — Все это нетрудно было истолковать как знак, что аудиенция окончена и сейчас мне будет сказано, что я могу отправляться восвояси, поскольку она уже достаточно насладилась лицезрением эдакого образца беззастенчивости. Тем удивительнее прозвучали для меня следующие слова, произнесенные дребезжащим старушечьим голоском: — Можете получить сколько угодно комнат — если заплатите хорошие деньги.
Я на миг замялся, прикидывая сколько именно она может иметь в виду. Моей первой мыслью было, что речь и в самом деле пойдет об очень крупной сумме, но тут же я рассудил, что крупная сумма в ее представлении — не совсем то же, что в моем. Впрочем, заминка, вызванная этими соображениями, была так коротка, что она едва ли успела ее заметить, и он почти тотчас же продолжил:
— Заплачу с величайшим удовольствием и притом вперед, благоволите только назвать цифру.
— Извольте, тысяча франков в месяц, — проворно откликнулась она из-под зеленого козырька, по-прежнему скрывавшего выражение ее лица.
Цифра была, что называется, ошеломительная; умозаключения мои не оправдались. Подобных цен попросту не существовало в Венеции; за тысячу франков я бы мог снять целый дворец в отдаленном районе, и не на месяц, а на год. Но я готов был на любые траты в пределах своих возможностей, и мое решение созрело немедленно. Уплачу ей, не поморщившись, сколько она спрашивает, но уж впоследствии постараюсь сквитаться, заполучив вожделенную добычу даром. Впрочем, запроси она впятеро больше, я бы не стал спорить, слишком уж это было непереносимо — торговаться с Джулианой Джеффри Асперна. Довольно и того, что вообще пришлось вести с нею речь о деньгах. Я рассыпался в уверениях, что ее желания полностью совпадают с моими и на следующий же день я буду иметь счастье вручить ей плату за три месяца вперед. Она весьма благосклонно приняла эту весть, не выказывая ни малейшего намерения хотя бы приличия ради предложить мне сперва посмотреть комнаты. Ей это попросту в голову не пришло, а меня только радовала подобная беззаботность. Не успели мы заключить это небольшое соглашение, как дверь отворилась, и на пороге появилась младшая из двух дам. Завидя племянницу, мисс Бордеро воскликнула почти ликующе:
— Он дает три тысячи — он их принесет завтра же!
Мисс Тина застыла на месте, переводя свой кроткий взгляд с тетки на меня и с меня на тетку; потом она выговорила чуть слышно:
— Три тысячи франков?
— Вы имели в виду франки или доллары? — спросила меня старуха.
— Я так понял, что речь шла о франках, — мужественно улыбнулся я.
— Это очень хорошо, — сказала мисс Тина, словно сама чувствовала, насколько бестактным мог показаться заданный ею вопрос.
— Тебе-то что? Ты же все равно ничего не понимаешь, — отозвалась мисс Бордеро, не резко, но с какой-то странной снисходительной холодностью.
— Да, да, в денежных делах — конечно! — поспешила согласиться мисс Тина.
— Но, без сомнения, есть предметы, в которых вы разбираетесь очень тонко, — счел я уместным заметить. Для меня было что-то болезненно неприятное в том, какой оборот приняла наша беседа, во всех этих рассуждениях о долларах и франках.
— В детстве ее учили всему, что положено знать благовоспитанной девице. Я сама следила за ее воспитанием, — сказала мисс Бордеро. И тут же добавила: — Но с тех пор у нее знаний не прибавилось.
— Я все время находилась при вас, — ответила мисс Тина очень кротко и, уж разумеется, без тени сарказма.
— Да, и если б не это… — подхватила тетка куда более язвительно. Она явно намекала, что, если бы не это, племянница и вообще бы осталась невежда невеждой; но, по-видимому, мисс Тина не была уколота намеком, хоть и покраснела, слыша, как постороннего человека посвящают в подробности ее жизни. Мисс Бордеро меж тем вернулась к главной теме нашего разговора.
— В котором часу вы завтра явитесь с деньгами?