Письма из замка дракона 2/3

Борун Александр Феликсович

Если же говорить о тех инквизиторах, с кем в последнее время нам с тобой приходилось поневоле общаться, то ты должен признать, что они проявляют добрую волю, насколько им это позволено ограничениями их служения. В конце концов, если правила хорошего тона велят нам перед плахой на эшафоте, даже если предстоит что-нибудь более досадное, чем простое обезглавливание, не осуждать палача, собирающегося делать свою работу, а произнести что-нибудь вроде «прощаю этому жалкому слуге закона, ибо это не он убивает меня, а сам закон», то тем более нужно не гневаться на искоренителей ереси, когда они в своей работе невольно причиняют нам неудобства.

Передай им это письмо, содержащее мой отчет о первой пробной беседе с попутчицами – уже не только по полету на драконе, но еще и по заговору против того же дракона. Правду сказать, беседа показала, что пока что нам трудно найти общий язык. Надеюсь, это только с непривычки, и дальше дело пойдет легче… А может, дойдет и до войны с драконом? Как, кажется, в третьей книге Ездры (XI :XLV): «Поэтому исчезни ты, дракон, с страшными крыльями твоими, с гнусными перьями твоими, со злыми головами твоими, с жестокими когтями твоими и со всем негодным телом твоим».

Но прежде рассказа об этой беседе, отвечу на вопросы.

Никаких укреплений в горах, говорят, нет. И, думаю, это правда, ибо укрепления ни на что не годятся без людей на них, а никто в горы дежурить не ходит, ограничиваясь дежурствами на башнях. Это не значит, что там нет естественных укреплений, созданных самой природой, обрывов, пропастей, глубокого снега и скользкого льда или что там еще бывает в горах. Если же дракон их как-то подправил, например, нагромоздив где-то побольше готовых сорваться на тропу камней, а то и уничтожив тропу, или хотя бы естественные скальные мосты, то о том он никому не рассказал. Я не смогла узнать, каковы его возможности превращения просто неприступных гор в абсолютно неприступные. Думаю все же, что ограниченные, ибо горы настолько больше даже этого замка, что его сооружение – несравнимо меньший труд, чем укрепление всей окружающей долину горной цепи. Это, в свою очередь, совсем не означает, что эти горы можно преодолеть. Точнее, что преодолеть их в человеческих силах.

Про работу и про дежурство. Во-первых, то, что я писала, относится к разному времени, ведь между письмами проходит несколько дней, и, чтобы не писать их в спешке, я по мере того, как что-то узнаю, пишу письмо. Во-вторых, работа и дежурство тут отличаются. Дежурство – это как раз такая работа, которая как бы и не работа, во всяком случае, считается, что она не требует никаких умений. Тут, мне кажется, они ошибаются, но не мне же указывать на эту ошибку. В результате дежурят все, и особенно много – новенькие, которые еще не получили никакого постоянного занятия, в котором отличаются больше других и которое им самим нравится больше других.

Относительно чудесного ящика: его чудесность сильно преувеличена. Если я им слишком сильно восхищалась, прошу прощения. Картину хорошего художника так перерисовать нельзя. Точнее, ее сможет перерисовать такой же хороший художник. А тогда почему бы ему не нарисовать свою?

Тут, кстати, есть рисовальный кружок, но рисование в нем, скорее, не средство создать хорошие картины – для этого у его участниц нет достаточных умений и таланта. Они, скорее, как я поняла, стараются избавиться от своих страхов, изобразив их на бумаге. По-моему, глупо. Чем больше рисуешь, как тебя пытаются сжечь на костре (они на этой теме просто помешались), тем больше боишься, разве нет?

О моих попутчицах.

Фам Сомех (которая почему-то сначала думала, что фам Сомех – это фий Тес). Горожанка, причем из тех, что выставляют себя на посмешище, подражая дворянам. Они называют себя патрициями, в отличие от простых бюргеров, причем вражда между ними иногда доходит до военных действий. Или, скорее, до беспорядочных стычек, которые горожане называют военными действиями. Но это не значит, что нужно отказывать в сообразительности и энергии любому из этого сословия. Хоть до дворян им далеко, власть над городами сама в руки не падает. Так и эта молодая женщина. На первый взгляд она производит забавное впечатление. Маленькая, тонкая, как подросток, рыжая, с тонким и острым лисьим носиком, и, хоть он у нее короткий и вздернутый, от этого она не делается менее похожей на лису – только делается похожей на курносую лису. И выражение лица какое-то лисье. Или ведьминское. Еще бы зеленые глаза – была бы типичная ведьма, ведь ведьма должна быть похожа скорее на кошку, чем на лису, но глаза у нее карие – тоже как у лисы. Разговаривает вроде уважительно, что говорит о наличии ума и вкуса, но ей все же не удается скрыть властный и самостоятельный характер, приличествующий скорее дворянке, азартность и даже авантюризм. Подходящая соратница. Сами собой возникают опасения, стоит ли на нее полагаться, ведь она слишком уж себе на уме. Их приходится подавлять. Деваться-то некуда, надо действовать сообща.

Фрау Мем. Здоровенная лошадь, но – не от мира сего. Только и думает о каких-то железках и цифрах. Догадается до новой цифры где-то внутри себя – и улыбается как блаженная, глядя куда-то, непонятно куда. Как сообща с такой сражаться с драконом? Впрочем, Жанна д’Арк тоже прислушивалась к голосам – и всем бы такие военные успехи. Зато уж когда она потерпела поражение – из-за отсутствия хитрости не распознав предательства – то это было такое поражение, что не приведи Господь. То есть ее-то Он, может, и вел, и привел к святости, но мне святости не надо. Меня, к счастью, голоса не посещают, да и фрау Мем тоже. Она просто задумчивая. Не знаю, не знаю. Может, она и придумает капкан на дракона… но если он развалится… а мне кажется, он так и сделает… мало нам не покажется.

Фий Тес (которая почему-то считает, что она – фам Сомех). Не такая здоровенная, как Марта, но на лошадь еще больше похожа. На заморенную лошадь, которую, впрочем, еще можно откормить, а чтоб ее оседлали, она уже и сейчас согласна. Может быть полезна как травница. Но хоть бы она не бормотала все время, что нам только Бог поможет, на Него вся надежда в противостоянии дьяволу. Она говорит, что старается придать нам бодрость, ведь, если за нас Господь, то чего бояться, а по-моему, это она сама впадает в уныние и страх, и себя старается подбодрить. А мне это за что? Впрочем мне-то ладно, а вот она – хорошо бы в решающий момент не впала в панику. Лучше всего, если бы она в этот самый решающий момент была где-нибудь подальше, и вообще спала.

От насекомых, действительно, удается избавиться совсем не простым способом, но это письмо и так будет большим – поскольку ты, Морис, не брат инквизитор, потерпишь. Я все равно в следующем письме, когда поближе познакомлюсь с аш-крысами, собираюсь написать про них подробно.

На вопрос о том, почему я не только не прислала на осмотр, обследование, изучение (или как-то так?) драгоценных камней со здешней стены, но и не написала ничего по этому поводу в предыдущем письме, отвечаю: как мы договорились, мне тут виднее, как себя вести с наибольшей пользой, и такие решения я принимаю сама, потому, когда я сочла, что выполнение подобной просьбы сопряжено с большим риском для основной, связанным с потерей лица и ухудшением старательно выстраиваемым мною доверительным отношениям, я решила ее не выполнять. Что касается исследования оных, то разве кто-то из моих попутчиц не добыл уже их для вас? Не написала же об этом потому, что считала очевидным. И вообще, сколь ни горько мне ссылаться на упадок рыцарской морали в наше время, но я не могу не сказать, что, хоть мы и выяснили, что гонец благородно не заглядывает в наши письма, благоразумнее не писать в них ничего подозрительного без необходимости.

Фам Сомех (и почему все-таки она сначала думала, что фам Сомех – это фий Тес?) передала мне общее для всех нас предостережение, заключенное в истории Саломеи, которой принесли на блюде голову Иоанна Крестителя, а по прошествии времени где-то тут неподалеку она провалилась под лед, льдом ей отрезало голову, и ее принесли на блюде ее матери и отчиму. Если я правильно истолковываю намек, содержащийся в этом напоминании (а это именно намек, в честь чего мне перед кем-то плясать и выпрашивать чью-то голову на блюде?), он заключается в том, что Божья справедливость воздает каждому по его делам, а предостережение можно выразить словами «остерегись нас ослушаться, а то поплатишься». Как в книге Иова (XX :XVII, XVIII) «Не видать ему ручьев, рек, текущих медом и молоком! Нажитое трудом возвратит, не проглотит; по мере имения его будет и расплата его, а он не порадуется». Я, в свою очередь, могу очень кстати напомнить, что то же самое о Божьей справедливости уже сама писала в предыдущем письме. Могу напомнить: это о Прокрусте, Фалариде и кардинале де Ла Балю. Так что мне о ней напоминать не требовалось. Но они – не только через фам Сомех, но и через тебя – все же напомнили.