Письма к Богу
Шрифт:
– На нее цыкнешь. Все хуже и хуже становится. Домой идти не хочу. Толь, ну приезжай хоть на полчасика.
– Лиза, не могу. Понимаешь это слово, а? Все, пока, сестричка, целую.
Лиза достала сигареты, закурила. «Ну как здесь бросишь эту привычку. Легко им говорить,– ей стало обидно, что все учат ее, как жить. – Мне уже почти тридцать, что хочу, то и делаю. Господи, как мне домой идти не хочется, а ведь пойду, куда я денусь».
Она встала со скамейки и пошла не спеша к подъезду. Лиза вспомнила, как она бегала здесь девчонкой – беззаботной, веселой, мечтавшей о будущем.
– Мам, это я. Толик не приедет сегодня. Занят.
Мать выкатилась из кухни на своем кресле, как туча.
– Я так и знала. Кому я больная нужна? Никому! Я на вас всю жизнь потратила, а что в итоге? Смерти моей хотите?! Не дети, а сволочи! Никакого сострадания к болезни матери!
Лиза молча прошла на кухню, молча стала вынимать продукты из сумки, стараясь не обращать внимание на материнское ворчание.
– У Толика, небось, одни девки на уме, а не мать родная.
– Включить телевизор?
– Ты мне телевизором рот не затыкай. Надо будет, сама включу, небось, у себя дома, а не в гостях. Я здесь хозяйка пока. Моя квартира! Вы хотите меня со свету сжить и квартирой завладеть. Вот вам фигу. Уродов вырастила.
Мать, размахивая руками, выдвигала все новые и новые обвинения своим детям. Лиза глядела на нее и не понимала, что происходит, кто сидит в кресле. Человеком ее назвать сложно, а уж матерью тем более. Просто существо неизвестного происхождения. Лиза машинально достала из сумки сметану, и вдруг изо всех сил бросила о стенку. Изнутри вырвалось пламя, которое давно сжигало ее.
– Замолчи! Я сказала: замолчи! Ненавижу! Это ты – моральная уродка! Ты не мать, ты убийца!.. Ты убиваешь меня каждый день! Я ненавижу тебя! Я не хочу идти в этот дом, провались он пропадом вместе с тобой.
Лиза кричала, смахивая все, что попадалось под руку.
– Ты не хочешь умирать! Зато я не хочу больше жить, – она вскочила на табуретку, открыла настежь окно. – Мне все надоело! Мне надоело жить с тобой, вечно недовольной всем. Избавишься, наконец-то, от дочки-сволочи. Пусть за тобой чужие тетки ухаживают!
Лиза поставила ногу на подоконник. Голова горела, как раскаленные угли, в глазах сверкали точки – черные, белые, серебристые… Еще мгновение и… Но нога соскользнула с подоконника, и Лиза рухнула на пол.
Мать, застывшая в ужасе, не издала ни звука. В области солнечного сплетения появился болезненный незнакомый холод, который затягивал ее куда-то, и она потеряла сознание.
Маленькая иконка Девы Марии, висевшая в уголке, покачнулась. Глаза Святой Матери смотрели с печалью на события, развернувшиеся в маленькой кухоньке с самыми близкими на свете людьми. Мать – дочь, дочь – будущая мать! Какой она будет матерью? Что передают друг другу самые близкие по крови люди? Что? Любовь или ненависть? Что унаследуют дети детей? Любовь или ненависть? Внуки, правнуки, «потомки» – все участвуют в этой сцене. Сейчас и сегодня. Кто будет виноват в несчастьях, идущих по роду? Кто несет за все это ответственность? Мать! Мать, дарующая жизнь своему чаду. Мать, наделенная Творцом необыкновенной силой творчества. Мать, продолжавшая род человеческий. Ибо ей дана эта роль – рождение человека, и она обязана привести своих чад в лоно Творца, вернув Создателю свою работу без брака и поломок.
Глава 12
Степан вышел на прогулку, загруженный пакетиками с едой для бездомных собак. Это было у него одно из покаяний – кормление животных. Он замаливал свой грех по-своему. Отрабатывал свой груз, как мог.
– Жучка, Жучка…. Вот ты где, милая, забилась, не достать. Где твои-то, а? Хвались, давай, потомством.
Жучка вылезла из небольшой щели сарая, виляя хвостом и радостно повизгивая.
– Господи, какие же у вас, собак, глазища-то. Ну, на вот, ешь. Тебе сейчас надо сил набираться, кушать за пятерых.
Степана окружили четыре лохматеньких щенка. Жучка глотала куски хлеба, щедро намазанные печеночным паштетом и маслом, следя краем глаза за своими детенышами. Она все понимала и чувствовала каждого человека, проходившего мимо. К кому можно подойти поластиться, попросить кусочек, а к кому и близко приближаться нельзя – укусит.
– Ну, вот и ладненько, вот и хорошо. Сейчас молочка вам налью. Это необходимо для силы и здоровья. Мой Андрюха ох как любил молоко с краюхой хлеба. У него, наверное, тоже дети есть. Я ведь дед, небось. Пей, пей, миленькая ты моя Жученька.
Он лил молоко из бутылки в ржавую банку, а собака на лету ловила струю, радостно махая хвостом, как веером.
– Ну ладно, пошел я, дела у меня еще. Тут малец один письма Богу пишет. Может, еще написал, пойду узнаю, а ты, давай, иди, корми своих собачат. – Он погладил Жучку и медленно зашаркал в сторону почты. – «Ишь ты, весна уж совсем началась. На могилку к родителям надо уже сходить. А Серега так и не появлялся, а может, и появлялся.… Нет, я бы заметил. Тридцать пять лет ни слуху, ни духу. Может, уж и в живых нет. Повидаться бы, брат всё-таки».
На пороге почты Светка доставала письма из ящиков.
– Здравствуй, Светик – семицветик, а Лиза-то где?
– У Лизы мать в больницу попала, да и она сама заболела. А ты чего пришел с утра пораньше?
– Да подумалось, может, опять письмо пришло.
– Кому письмо-то, тебе что ли?
– Да не мне, Богу.
– А ты-то тут причем?
– Ну, я это… сопереживаю.
– Ну, ладно, сопереживатель, пойдем, посмотрим. Заодно поможешь рассортировать, а то без Лизки тяжеловато.
– Что-то серьезное с матерью-то? – Степан тщательно вытер у порога ноги.
– Да там давно все серьезно. Видать, совсем Лизку достала. Обе и свалились. О, теть Валь, привет.
– Здравствуй, Светлана. Степан, чего так рано-то? Мне помогать пришел?
– Да, если нужно, давай, говори, что делать, я готов.
– Теть Валь, в туалете банка разбилась, которая у раковины стояла. Убери, пожалуйста.
– Да убрала уже. Письма от парня нашего нет?
– Еще не знаю, – Светлана за несколько дней пересмотрела многое в себе и была как никогда смиренна. Вытряхнув все письма на рабочий стол, она молча начала сортировать конверты. Валентина со Степаном присели рядышком.