Письма мертвой королеве
Шрифт:
«Э-э… Туда?» — замешкался с ответом конь. Фенрир злорадно оскалился, а Рататоск удрученно мотала головой:
— Понятно. Можно было не спрашивать. Пойди туда — не знаю куда. Слейпнир, как ты умудряешься без подсказок находить собственное стойло? Стойте тут, я сейчас.
Вскочив, она подбежала к высокой и крепкой на вид сосне. Даже не изменяя облика, но ловко цепляясь за кору внезапно удлинившимися и заострившимися когтями, белка-оборотень шустро полезла вверх и вскоре исчезла из вида. Обеспокоенный Фенрир закружил подле ствола, иногда поднимаясь на задние лапы и пытаясь высмотреть подружку в темной путанице ветвей. Сверху прилетело несколько шишек, одна по закону подлости угодила
— Вижу! — приглушенно завопили сверху. — Вроде бы оно! Полуденный восход, за перелеском! Ай!.. — глухо хрустнула обломившаяся ветка, коротко взвизгнула Рататоск. Конь рванулся к дереву, умудрившись едва не сбить волка и всей тяжестью наступить Фенриру на лапу. Волк, недолго думая, цапнул жеребца за бабку. Сорвавшаяся Рататоск полетела вниз, ухватилась за подвернувшийся сук, лихо крутанулась вокруг ствола и спрыгнула прямо на спину Слейпнира. Едва не соскользнула, но раскинула руки и удержалась.
— Я заметила неподалеку холм со стоячими камнями, — выпалила она. — До него около лиги. Это и есть то, что нам нужно?
«Дойдем — увидим, — Фенрир оскорбленно затряс пострадавшей лапой. — Ну что, двинулись?»
— А ты уверен, что мы застанем твою почтенную родственницу дома? — обеспокоилась Рататоск, уклоняясь от норовящей хлестнуть по лицу колючей еловой ветви.
«А куда ей деваться? — беззвучно хохотнул волк. — Бабуля Гюльва если куда и уходит, так только побродить по окрестностям. Грибы там, ягоды, корешки целебные. Ну, еще раз в сотню лет ей внезапно приходит в голову мысль наведаться в Асгард и изречь очередное пророчество».
Слейпнир ровным, скользящим шагом, из-за которого он получил свое имя, продвигался по сосново-еловому разнолесью в нужном направлении. Рататоск бесседельной охлюпкой восседала на спине жеребца, Фенрир шнырял под ногами, принюхиваясь и прислушиваясь.
За перелеском и в самом деле поднимался холм. Пологий, заросший бурьяном, с оплывшими склонами, чем-то напоминавший насыпь над великанской могилой. На лысой вершине кургана пошатнувшимися гнилыми зубами торчали несколько менгиров. Когда-то обтесанные гранитные валуны составляли чародейский круг, но пролетевшие годы оказались к ним немилостивы — бОльшая часть камней упала, скатившись вниз по склонам. Высеченные на них рунические надписи затянуло мхом, и даже неутомимая собирательница сведений Рататоск не смогла бы в точности ответить — кто и для какой надобности нагромоздил в эдакой глуши колдовское кольцо камней.
В долине ощущался тихий, постоянный, шелестящий в сухих травах поток стылого ветра. Он взъерошил шерсть на загривке Фенрира, растрепал челку Слейпнира, выдернул прядку из косички Рататоск.
— Что-то я не вижу тут никакой землянки или хижины, — заметила белка-оборотень. — Мы не ошиблись?
«Холм вроде похож, — Фенрир огляделся. — Только вход в него скрыт. Бабуля не жалует незваных гостей».
Сводные братцы немного поспорили о том, надо обходить холм посолонь или противосолонь, исходя из времени года и фазы луны, и сколько раз необходимо совершить ритуальный обход — три или семь. Сошлись на том, чтобы для начала трижды обогнуть холм следом за движением солнца и посмотреть, будет ли из этого толк.
Пошагали, путаясь в высоком и густом бурьяне. Слейпнир чуть не провалился в незаметную под травами промоину, и возмущенно заржал. На третьем круге Рататоск заойкала и показала на склон. Там, где они только что спокойно проходили мимо, теперь чернел проем, небрежно укрепленный старыми, подгнившими бревнами. Из проема ощутимо несло вонью загаженного колодца, истлевающей под солнцем мертвечиной и почему-то прогорклым, давно свернувшимся молоком. Фенрир расчихался, тряся острой мордой, раздраженно вздыбил густую шерсть и поднялся с четырех лап на две ноги. Слейпнир решил последовать его примеру, сменив лошадиную шкуру на облик молодого аса. К сожалению, и в этом облике он остался по пояс испачканным в болотной грязи.
Опасливо косясь наверх, троица вошла под свод из почернелых от старости бревен, соединенных огромными проржавелыми скрепами, выкованными неведомым тролльским умельцем. Ход почти сразу изогнулся вправо, тусклый солнечный свет исчез, и какое-то время они продвигались в сумрачной темноте. Что-то мимолетно и неприятно смазало по лицу Рататоск, девица отвела легкую и липкую завесу в сторону, догадавшись — старая пыльная паутина.
Еще поворот, шаг через высокий земляной порог, укрепленный камнями. Открылась пещера внутри холма, освещенная неверным, мерцающим светом факелов, отчего у гостей возникало обманчивое впечатление, что внутри холм гораздо больше, чем снаружи. Что-то шелестело, нашептывало, скользило рядом, на самой границе слуха и зрения. Мимо юркнула летучая мышь, прицепилась к потолку, обвисла неопрятными кожистыми складками. Булькал огромный бронзовый котел, установленный на очаге из дикого камня ровно посредине пещеры. Вокруг очага белой мукой и красными камнями был выложен здоровенный круг охранных рун и неведомых, но наверняка очень чародейских символов. Вязкая жидкость в котле бурлила и пузырилась, иногда с жутковатым шипением выплескиваясь через край.
В общем, все выглядело именно так, как и положено выглядеть обиталищу сейты-колдуньи, могущественной ворожеи. Не хватало разве что старого ворона, сидящего на подставке из оленьего черепа с развесистыми рогами, да развешанных по стенам человеческих костей и сушеных голов. В пещерке было жарко, удушливый и вязкий смрад, казалось, обволакивал, подобно недоброй памяти болоту.
Прозвучавший ниоткуда голос был по стать жилищу: пришептывающий, глуховатый, исполненный бесконечной усталости:
— Вопрошайте же, пришедшие к порогу той, что ведает прошлое и будущее…
— Бабуля Гюльва! — громко и отчетливо произнес Фенрир, развеяв сонный и устрашающий морок. — Бабуля! Вы еще в детстве надоели со своим колдовским балаганом хуже горькой редьки! Это я, Фенрир!
— А то я не вижу, — многозначительная усталость в голосе исчезла, сменившись обычной сварливостью. — Кто бы трепался о балаганах. Волк, конь да белка — чем не бродячий зверинец!
Неведомые шорохи утихли, пугающие запахи пропали. Факелы, затрещав, разгорелись ярче. Бурлящий котел угомонился, а из-за отдернувшегося коврика на стене изникла хозяйка жилища под холмом — приземистая, сгорбленная старушенция в косматом полушубке мехом наружу и долгополой юбке. Седые косы почтенной ведьмы были сложены узлом на макушке и укреплены парой птичьих перьев. Лицом бабуля Гюльва смахивала на печеную репу, а в мутные озерца ее глаз заглядывать почему-то не хотелось даже не ведавшему страха Слейпниру.
— Внучек пожаловал, — хмыкнула старая Гюльва. — Вырос-то как, мамина гордость, папина радость! Заматерел, возмужал! Братца с собой приволок, ну надо же. А белочка тут зачем? Шкурку будем драть, на печенке гадать, из косточек руны резать?
Рататоск на всякий случай поспешно укрылась за широкой спиной Фенрира.
— Бабуля, — укоризненно протянул волкодлак. — Как вам не стыдно, пугать маленькую девочку?
— Да скучно мне, внучек, — развела сухонькими руками бабуля Гюльва. — Сижу, будущее-прошлое проницаю, а развлечься-то нечем. Редко какой герой забредет, так с ним с первого взгляда все ясно — поразит всех врагов али чудище какое, наплодит детишек, помрет в сражении, отправится в Вальгаллу. Как оно, в Вальгалле-то?