Письма Никодима
Шрифт:
– Всевышний благословляет кротких и смиренных. Они унаследуют землю. Всевышний благословляет убогих, плачущих и голодных, больных и узников. Ибо страдания их претворятся в радость. Всевышний благословляет обиженных и несправедливо гонимых, ибо воздастся им по справедливости Божьей…
Я навострил уши. «Теперь-то, – думалось мне, – я, наконец, все узнаю». Учитель говорил ясно, словно зачитывая свод законов. Но провозглашаемые Им заповеди звучали как-то странно, ибо в них ничего не говорилось об угрозах и наказании. Только о добродетели и награде. Точнее о двух наградах. Разве не странно звучит: «Благословенны обиженные?» Значит, тот, кого обидели, тем самым уже получает благословение? А вдобавок ему будет дарована справедливость? Выходит так, что нет в жизни большей выгоды, чем быть обиженным! Или взять плачущих! Кто знает, почему человек плачет? Может, потому, что его постигла заслуженная кара. Но для Него все плачущие равны, и каждый, кто плачет, уже заведомо благословлен, и плач его перейдет в радость. Тебе не представляется все это чрезмерным упрощением хитроумных загадок бытия?
Однако слушай, что Он сказал дальше:
– Всевышний благословляет
Теперь я был уверен, что Он по сути провозглашает Свои Десять Заповедей – основы Его учения. Поистине достойный кодекс! Но как много в нем наивного! Чего стоит, к примеру, восклицание, что благословенны милостивые и честные, если одновременно не предусматривается наказания для себялюбцев и воров?! Будем рассудительны: мир полон зла; наряду с небольшой кучкой людей, которые избрали путь служения Всевышнему, существуют тысячи амхаарцев, ежедневно нарушающих все заповеди и предписания, а кроме того – несметное число нечистых, язычников и идолопоклонников. Достойное учение надо охранять, как драгоценный камень, и тот, кто его исповедует, должен находиться под защитой закона. Моисей учил: «Кто работает в субботу – пусть умрет; кто занимается колдовством – того убейте; кто приносит жертвы другим богам – должен погибнуть; чей вол забодал раба – тот должен уплатить владельцу тридцать сиклей серебра, а вола пусть забьют камнями…» А Он бросает праведных на произвол судьбы. Они стяжают благословение, и этого с них должно быть достаточно. А охранит ли оно их от зла? Заметь, однако, что Он в один ряд ставит больных и несчастных. «Благословенны плачущие…» Что за странное суждение! Я понимаю, что слезами можно искупить вину и получить благословение. Но тот, кто уже благословен, не должен больше плакать. Чего же стоит тогда благословение Божие, если по обретении его снова подступают слезы? Человек приходит к Всевышнему за спасением, как я пришел к Галилеянину за здоровьем для Руфи. Чего стоит врач, если после его процедур наступает ухудшение? Похоже, что для Него несчастье равноценно добродетели. «Благословенны нищие, больные и убогие…» Одно только благословение для больного – здоровье. Нет здоровья – нет и благословения Божия!.. Однако я далеко зашел! Все это не так просто. Почему я никак не могу снискать благословения для моей Руфи? Я как раз тот человек, который все поставил на службу Всевышнему. Если даже для меня нет благословения, то кто же тогда сумеет снискать его? Разве что нищий, и только за то, что он нищий? Я раздаю милостыню, плачу десятины, не скуплюсь на пожертвования… Сам Иов не давал больше! «Благословенны плачущие…» А ты думаешь, Юстус, я не плачу? Я плачу, как ребенок, как малый ребенок, у меня перехватывает горло, и я задыхаюсь от рыданий. Стало быть, я не имею права на справедливость, а Руфь – на здоровье? За все мои усилия – такая болезнь! Если бы все, что Он говорил, было правдой, я бы уже давно снискал благословение. Сто благословений! И болезнь бы уже ушла. Но она не уходит, и теперь я даже не могу представить себе, что бы было, если бы она вдруг исчезла. Вот такой замкнутый круг!
Он прав: тот, кто хочет воспринять Его правду, должен переодеться в совершенно новые одежды. Никакие заплаты не годятся: молодое вино разорвет ветхие мехи. Надо изменить способ мышления и восприятия мира, надо научится называть разумным то, что нам обычно представляется безумием. Не знаю, зачем я за Ним хожу и чего я, собственно, ожидаю. Пресловутые новые мехи означают, по всей видимости, примерно то же самое, что и рождение заново, о чем Он говорил тогда ночью. Но человек не может сбросить кожу, подобно змее; человек обречен оставаться собой. Так основательно нельзя его изменить ни угрозами, ни призывами. Мне по-прежнему кажется, что Он требует слишком многого.
Он закончил Свою проповедь так:
– Всевышний благословляет гонимых за правду, ибо их есть Царство Небесное… И благословенны вы все, – Он протянул руку к толпе, – когда вас будут ненавидеть, поносить и изгонять из синагог, преследовать и убивать за имя Мое, как преследовали и убивали пророков. Тогда радуйтесь, веселитесь и ждите. Будет вам награда на небесах…
«И это все?» – спросишь ты. Да. У меня такое впечатление, что в эту песнь о благословении Он вложил всю суть Своего учения. Я говорю «песнь», потому что это была именно песнь, как бы один из псалмов восхождения. Он говорит на редкость просто, и, может быть, поэтому Его слова как бы незаметно переходят в речитатив. Песнь – это ведь вовсе не обязательно искусственно подобранные слова, предназначенные для увеселения публики. Ты хотел, чтобы я рассказал тебе о Его учении. Вместо этого я привел Его собственные слова. Ты удовлетворен? Думаю, что нет. Я тоже предпочел бы услышать что-нибудь другое: более обоснованное и менее обескураживающее. Когда я слушаю Его, мне кажется, будто мне прямо на голову упало солнце.
Должен признаться, что порой меня одолевают сомнения, действительно ли Он – нарушитель Закона, как утверждают саддукеи. Но, может, старые мехи и вправду означают Тору? Однако Он говорит, что у Него нет ни малейшего намерения посягать на Закон. Он говорит: «Пока существуют небо и земля, не отменится ни одна буква в Законе. Не нарушить пришел Я Закон, но исполнить. Кто уважает и соблюдает Закон, тот обретет свое место в Царстве Небесном, хотя бы и наречется малейшим и последним. А кто исполнит Закон, тот великим наречется в Царстве Небесном…» Говоря «исполнит», Он, кажется, вовсе не имеет в виду обычного исполнения предписаний. Для Него «исполнить закон» – означает найти в нем какой-то таинственный внутренний смысл. Он так, например, толкует древнюю заповедь «не убий»: «Кто напрасно гневается на брата своего, тот уже убивает его. Кто же скажет брату своему «глупец», того ждет геенна». Или вот Он привел заповедь «не прелюбодействуй» и сказал: «А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с нею в сердце своем. Жена твоя – это твое тело; и если ты ее бросишь, то ты будешь виноват, что она отдала свое тело другому».
Порой Он говорит вещи, которые вселяют беспокойство. Как-то Он сказал: «Вы слышали, что заповедал Моисей: «Если кто ударит кого, то пусть отдаст жизнь за жизнь, око за око, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, удар за удар»… А Я говорю вам: если кто ударит тебя в правую щеку, подставь ему и другую, если кто захочет забрать у тебя хитон, отдай ему и симлу, если кто принудит тебя сопровождать его – следуй за ним до конца; просящему у тебя – дай, даже если ты знаешь, что даешь как милостыню».
Не слишком ли это высокие требования? А вот послушай нечто еще более поразительное. Это случилось сегодня утром. Среди окружавшей Его толпы были семьи галилеян, перебитых римлянами во время последнего Праздника Жатвы. Кто-то вспомнил об этих событиях, и, естественно, тут же послышались причитания и жалобы. Учителя проняли эти крики. Если бы ты видел, как Он, слушая, склоняет голову к людям, и блеск солнца отражается в Его волосах цвета старого потемневшего золота, если бы ты видел Его глубокие, светящиеся состраданием глаза. Когда кто-то рассказывает Ему о своем страдании, Он Сам, кажется, страдает даже больше, нежели рассказчик. «Мой сын…» – рыдала какая-то женщина с сухим, изъеденным морщинками лицом, напоминавшим потрескавшуюся на солнце глину. «Мой муж…» – говорила другая, молодая, прекрасно сложенная амхаарка сухим бесцветным голосом, каким стараются справиться с горем. У Него задрожали губы. Он вздохнул.
– Вы думаете, – вдруг сказал Он, обращаясь к окружавшим Его людям, – что ее сын и ее муж были б°льшими грешниками, чем вы все?
Воцарилась недоуменная, полная растерянности тишина.
– Нет, – Он встряхнул головой, – если вы не покаетесь, то все погибнете! – Эти слова прозвучали как приглушенный вопль отчаяния. Под волнистой бородой крепко сжались челюсти. Но потом Его будто озарила новая мысль. Он поднял руки, как всегда, когда собирался говорить с толпой, и произнес:
– Помните, что сказано в Писании? «Не пожелай крови брата твоего, не таи ненависти к нему, не ищи мести, возлюби его, как любишь самого себя». А Я говорю вам…
Голос Его переполнился, как Иордан в пору дождей:
– Любите врагов ваших, молитесь за обижающих и ненавидящих вас. Ибо если вы любите брата или человека, любящего вас, то какая вам за это награда? И язычники так же поступают. Но вы делайте иначе: будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный…
Когда я все это услышал, моим первым намерением было тотчас же уйти от Него и вернуться в Иерусалим. Что за охота таскаться за человеком, слова которого, словно камни: «Подставь другую щеку… Люби врагов твоих…» Любить? Кто же может любить грешника? Я еще раз повторяю: мир полон зла. Добро не может само себя защитить. Все это знают, только один Он этого не замечает. Он воображает, что правда должна восторжествовать только потому, что она правда! Увы! Правда всегда нуждалась в помощи, и всегда приходилось буквально навязывать ее людям.
Если Его послушать – то надо бросить учить и ограничиться тем, чтобы всегда поступать с людьми так, как ты хочешь, чтобы они поступали с тобой. Однако следует признать, что Он именно так себя и ведет. Когда я смотрю на Него, я знаю и чувствую, что Он любит меня точно так же, как любого амхаарца из толпы, араба, римлянина, грека или кого угодно еще. Более того: чужих Он любит точно так же, как и Своих близких: Мать, учеников, братьев, сестер… Говоря «так же» я имею в виду, что Он любит каждого такой огромной великой любовью, что в ней не может быть различий. Любят больше или меньше тогда, когда любят умеренно. Его же любовь не знает границ. Я не могу себе представить, чтобы Он отказал кому-нибудь. Люди требуют от Него чудес, словно хотят взять взаймы, зная, что не вернут долг. И Он им дает! Дает даже вопреки Себе, словно в подтверждение Своих собственных слов о милосердии и доброте Всевышнего. Исцеления, которые Он ежедневно совершает в таком количестве, и есть наглядная демонстрация Его правды. Он исцеляет больных, желая тем самым показать, что Адонай не может поступить иначе по отношению к тем, которые ему доверились. «Видишь, – словно говорит Он, – Я тебя исцелил, знай же теперь, каков Он и чего ты можешь от Него ждать! Это знак того, что ты должен Ему поверить…» В самом деле, разве есть люди, которым не нужен такой знак, которые бы поверили Всевышнему без засвидетельствования чуда? Эта мысль возникла у меня сегодня, и, признаться, она меня тревожит. Сдается мне, что я вижу скрывающуюся здесь ловушку: человек вновь обрел здоровье для того, чтобы убедиться, что Господь милосерд; он убедился – и что дальше? Но по какому праву Он говорит от имени Предвечного? Эта дерзость всегда меня от Него отталкивала. Я не выношу Его самоуверенности! Пару дней назад мы с Ним были в маленьком городке Хоразин, тут неподалеку, под Капернаумом. Народ там, как и повсюду, взволнованно приветствовал Его, к Нему приносили больных, Его старались ухватить за края одежды, ибо люди верят, что одно лишь прикосновение к Его хитону и даже сама Его тень обладают способностью исцелять. Впрочем, такое действительно случалось… Люди, как обычно, внимали Его речениям, били себя в грудь, шмыгали носом и почесывали голову, словно в нерешительности. Некоторое время спустя мы снова пришли в этот город, и первое, на что мы наткнулись, было шествие дружек, которые, препроводив невесту к жениху, с пьяными криками возвращались в дом ее родителей, чтобы продолжить там веселье. Он остановился, и вдруг Его словно взорвало. Никогда не знаешь, что Он сделает или скажет в следующий момент: то ли улыбнется этому стаду нечистых амхаарцев, то ли разгневается. Он, обычно такой спокойный и тихий, вполне умеет взрываться, и Его гневные слова свищут над головой, словно бич погонщика верблюдов. Он простер руку вверх и тут же с силой опустил ее, как пророк, извергающий проклятие.