Письма о духовной жизни
Шрифт:
В то время я совершенно не знал внутренней жизни, сложного пути духовного развития, и этот пример Флоренского мне совершенно ничего не сказал, я, по существу, не понял его. Он остался у меня лишь в памяти. Ничего из духовной литературы я еще не читал тогда, не знал, что значит бороться с собой. У меня было совсем другое состояние – я чувствовал себя вполне нормальным человеком, здоровым, сильным во всех отношениях. Лишь позже, познакомившись со святыми отцами и начав сознательно понуждать себя к исполнению евангельского добра, а не просто того, что мне казалось добром, я вспомнил этот пример Флоренского и начал понимать его.
Нельзя понять Евангелия без святых отцов. Епископ Игнатий Брянчанинов пишет: «святые отцы должны привести христианина к пониманию Евангелия». Но они приведут лишь тогда, когда человек сам начнет соответственно жить, бороться с собой, следить за собой, бороться со всякими греховными помыслами, словами, влечениями, делами. И если он будет так бодрствовать над собой, то почувствует и необходимость советов святых отцов и в Евангелии увидит в сокращенном или прикровенном виде всё их учение. Но нужна действительная, а не мечтательная, как в тумане,
– Батюшка, но многих святые отцы не могут ни заинтересовать, ни удовлетворить.
– Это потому, что у них душа мертвая, занята другим, захламлена суетой и страстями. Это – полумертвые люди, и они не чувствуют жизни. Жизнь же – во Христе: Я есть Путь и Истина, и Жизнь. Но в это нужно не просто верить, а нужно почувствовать сердцем, что здесь, во Христе и есть и жизнь, и путь, тогда душа будет радоваться, утешаться и тянуться, как ребенок к матери, к святым отцам, дающим человеку Христа – этот истинный Хлеб жизни.
– Насколько от человека зависит то, что его душа начинает чувствовать Бога?
– Человек лишь идет, стремится, и в ответ на это искреннее искание и приходит благодать Божия. Она затрагивает сердце и открывает ему Бога. Как открывает сердцу? Вот, например, два совершенно чужих и ранее, может быть, неизвестных друг другу человека, вдруг подружили или полюбили взаимно. Происходит интересный психологический процесс. Из огромной массы людей, тысяч и даже миллионов людей вдруг находится один, который однозвучен, гармоничен с твоей душой. Ты с ним легко будешь говорить и чувствовать себя. Даже когда ты с ним сидишь молча или говоришь о пустяках, то чувствуешь, как твое сердце незаметно разговаривает с его сердцем (у Метерлинка это подчеркивается в его произведениях). Идет какой-то процесс взаимного дополнения, питания. Но есть люди, с которыми ты не можешь найти никакого контакта. Это люди другого духа, как мы теперь выражаемся (и это правильное выражение), с ними совершенно не можешь беседовать, уже через несколько минут страшно устаешь, до тошноты. Повторяю, в них действует другой дух, нет с ними внутреннего контакта, нет соединения – как вода с маслом. Напротив, с некоторыми людьми, немногими, беседуешь с удовольствием и не устаешь. Такова реальная жизнь сердца, помогающая неопытному в религиозном отношении человеку понять возможность и в какой-то степени характер познания сердцем благодати Божией, характер и способ общения в сердце человека со Христом.
Увы, сейчас упрощают человека, сводят его почти к животному, отсюда и проистекают все беды. Ибо если человек – это лишь более совершенное животное, разумная обезьяна, то и идеал его мало чем возвышается над обезьяньим: хорошо сервированного стола и возможности гулять, путешествовать, наслаждаться, смотреть – развлекаться, одним словом. Даже наука и искусство – занятия лишь для небольшого числа любителей особых ощущений. Беда подобного понимания человека в том, что сытое брюхо без высших забот о душе, о вечной Правде, о вечной жизни, о Боге скоро перестает удовлетворяться хорошим столом и обычными развлечениями. Человек постепенно всё более начинает перчить, сластить, мудрить, требовать соловьиных язычков на десерт, как это делали римские патриции. От пресыщения тела и души начинают резко расти тщеславие, самолюбие, гордость. Возникают зависть, взаимная вражда, ненависть. Доходят непременно до всяких самых омерзительных неестественных страстей и убийств. Словом: Уты, утолсте Израиль, забыл Бога Своего. А отсюда и предпотопное Божественное определение: Не имать дух Мой пребывати в сих человецех, зане суть плоть. Душевность не есть ли проявление плотскости у верующих? Почему-то большинство очень склонно к душевности, любят сентиментальность, лирику в пении, в проповеди, елейность в голосе, обращении, поведении и т. д.? Не у верующих, а на верующих лишь заметнее эта душевность, поскольку особенно неестественна она христианам. Вместо ожидаемой духовности, вдруг видишь ее суррогат – душевность, поэтому невольно и обращаешь внимание. Для меня это особенно было очевидным, когда я служил в Минске и видел пение верующими так называемых псальм. Ждут не дождутся они, когда окончится литургия, после которой начинают петь эти псальмы. Положит тетушка в платочке щеку на ладошку, наклонит голову и чуть ли не со слезами поет какую-нибудь псальму, вроде «Гора Афон, гора святая». Сердце щиплет, бегут воспоминания. Она уже не в храме, а вся в прошлом: как была невестой, вышла замуж, хорошо или плохо жила в новой семье, а вот теперь старость, дети разлетелись и не слушаются, а то и обижают, некому пожалеть. И от этих сладких или горьких воспоминаний, от жалости к самой себе слезы уже сами собой потекли из глаз. Есть ли здесь хотя малейшая духовность? Это слезы душевные, плотские, Богом не приемлемые, ибо Господь лишь сердце сокрушенно о грехах и смиренно не уничижит.
– А как смотреть на эмоциональность чисто религиозного характера? Например, представление себе и переживание страданий Господа или славы и радости Его воскресения и др.?
– Здесь может быть у человека и душевность, и духовность. Можно при воспоминании о страданиях Христовых чувствовать то же, что и при чтении интересного романа, в котором описываются муки невинного страдальца, то есть раздражать свои нервы, да слезки лить. Об этом много пишет епископ Игнатий Брянчанинов, который говорит, что Господь отметает эту душевность. Она вредна, ибо подменяет собой духовность и, как будто удовлетворяя человека, а на самом деле уводит его в сторону, прельщает. Особенно это на женщинах заметно. Читая или слушая страстные Евангелия, они часто начинают рисовать в своем воображении картины предательства, избиений, оскорблений, распятия Иисуса Христа, страданий Богоматери и у них возникает сильная, чисто естественная жалость ко Христу, доходящая до слез и рыданий. Если при этом еще они считают, что тем самым угождают Господу, любят Его, т. е. что они этим совершают доброе дело, то это состояние их, развиваясь, может дойти до болезненных ненормальных проявлений, до истерики и полного нервного расстройства [40] . В католичестве, например, такие душевные явления рассматриваются как духовные, как одно из свидетельств святости человека. С точки зрения духовной, повторяю, этот процесс развития душевности только углубляет всем нам присущую прелесть (ибо преп. Симеон Новый Богослов говорит, что все мы находимся в жестокой прелести). Посмотрите, как кошка жалеет своих котят, как сердце наше склонно сочувствовать даже совершенно постороннему человеку, попавшему в беду и тяжело страдающему, как подчас глубоко жалеем мы раненых животных или когда их жестоко бьют, – всё это чувства естественные, так сказать, органические или биологические, присущие и людям, и всем тварям земным. Здесь нет никакой духовности, ибо нет никакого подвига борьбы со своим ветхим человеком. Это чистая душевность. Но если мы эту душевность (естественную жалость или радость, или, тем более, развиваемые сознательно, с волевым напряжением, внутренние страдания или восторги) примем за духовность, то есть за действие благодати Божией, то мы глубоко погрешим и станем на путь, уже прямо ведущий к прелести. Именно этим особенно грешит католичество, и у нас она, к сожалению, часто встречается, но, к еще большему сожалению, не всегда распознается, не всегда находит противодействие со стороны духовенства – большей частью неопытного в духовных вопросах, да и мало интересующегося ими.
40
У Франциска Ассизского даже стигматы появились.
– А каково правильное отношение к страданиям Спасителя, ведь они невольно вызывают те чувства, о которых Вы говорите как о душевных?
– Я не касаюсь сейчас догматической глубины вопроса. Господь пострадал по любви к нам, погибающим в пучине греха. И ответить на эту любовь Божию мы должны любовью, но любовью не естественного нервно-психического возбуждения (т. е. чисто природного, органического) и, тем более, искусственно развиваемого (как в католицизме), а исполнением заповедей Его, очищением себя покаянием, евангельским поведением тела своего, души и духа – то есть так, как повелел Господь. Он прямо сказал: Меня любит тот, кто исполняет заповеди Мои, а не тот, кто лишь слезки проливает и ничего не делает. Любящий Господа отвечает на Его великий подвиг своим, хоть и малым подвигом – побеждает свои душевные и плотские состояния и влечения, поборает их, заменяет их духовными, и постепенно становится един дух с Господом.
Епископ Игнатий Брянчанинов всех этих душевных христиан сравнивает с Надавом и Авиудом, сыновьями Аарона, которые принесли огонь чуждый в скинию и были поражены от Господа смертью (Лев. 10, 1–2). Когда христианин вместо духа, вместо исполнения заповедей делом, словом, мыслью и всем настроением и всеми чувствами своими, как велел Господь, приносит Ему свои нервные, кровяные волнения, ощущения и т. п. и считает их за богоугодные и даже благодатные, как это имеет место у разных истеричек, у католиков, – то Господь отметает их, не приемлет. И у нас среди православных мало найдешь людей, которые понимают, что эти состояния душевные, ложные, а не духовные. Для распознавания их необходимо читать Игнатия Брянчанинова. Католики, например, усиленно призывают к развитию воображения, рассматривая это как подвиг духовный. Их великий святой Игнатий Лойола, основатель ордена иезуитов, написал целую книгу под названием «Духовные упражнения», в которой дает целую систему образов и картин, представляемых мысленно в своем воображении, и которые он рекомендует в качестве духовных упражнений. Этими мечтательными картинами прельщенные и истерички распаляют свое воображение, свои нервы, доводят до экстатических состояний свою психику, так что начинают возникать различные видения, ощущения и услаждения (часто откровенно сексуального характера) – и это называется духовностью! духовной жизнью! Всё это – состояния всецело ветхого человека. Восточные святые отцы решительно запрещают представлять себе чего-либо во время молитвы, возбуждать в себе какие-либо чувства (кроме чувства сокрушения о грехах) или стремиться к достижению каких-либо благодатных переживаний. Ибо все мы находимся в состоянии падения и потому единственно истинным стремлением христианина может быть стремление к видению этого падения, к ощущению своей греховности, которое порождает покаяние и смирение.
– А душевность может быть средством пробуждения души от спячки бесчувствия к духовной жизни?
– Нет. Душевность не духовность пробуждает, а еще более усиливает самое себя. Истинное, духовное приходит совсем иным путем – решительным, сознательным исполнением всех заповедей Божьих без выделения в них главного и так называемого второстепенного.
– А каким же образом должно участвовать в этом сердце?
– Вот, когда человек станет исполнять заповеди Божии, то есть отвергать умом всякие ложные, суетные, пустые и т. п. помыслы, отгонять сердцем различные плотские, душевные пожелания и чувства, избирать волей только Бога, Его слово, а не «мiр», тогда незаметно, таинственным действием благодати Божией откроется сердце и загорится в нем тот огонь, который Господь принес на землю (Лк. 12, 49).
Работа духовная начинается сознательной решимостью исполнить волю Божию всем составом своего естества: и умом, и телом, и волей, и сердцем. Вся душа человеческая начинает «работать» по слову Божию, а не по своей падшей воле. И когда Господь видит, что человек очищает себя и смиряется, то облегчает его труд, утешает его. Ведь мы утешаемся лишь тогда, когда у нас сердце затронуто. Также и когда мысль затронута словом Божиим, она тоже прямо действует на сердце, и дает удовлетворение человеку. Так, постепенно, по мере того, как человек будет напрягать ум в молитве (отгоняя все мысли, порождаемые ветхим человеком или всеваемые дьяволом) и освобождать сердце от желания и искания каких-либо развлечений и утешений в музыке, искусстве, зрелищах или в ложных душевных состояниях, – Господь начинает открывать разум человека (отверз им ум к уразумению Писаний; Лк. 24, 45), открывает и сердце к ощущению силы и благодати слова Божия. Как мы непередаваемо чувствуем дух, сердце другого человека, друг друга, так же начинает чувствовать очищенное сердце человека и слово Божие и стремиться к Богу. Ибо в слове Божием, Евангелии, – дух Божий и сердце Божие.