Письма полумертвого человека
Шрифт:
(Кстати: одному из недопустимых до такой степени остопротивело внимание Черемушкинского райкома, что в конце концов он убыл с подведомственной территории. Это писатель Борис Хазанов, автор классической повести "Час короля". Классической в том смысле, что прочесть ее в ранней юности большая удача: вроде прививки от неблагородного образа мыслей.
Писатель, стало быть, лишился родины, а партработник распоряжается богатствами недр.)
Но вот как по-Вашему: следует полагать его "собственником"? Или все-таки государственником - как некоторые бабочки зовутся капустницами за то, что в бытность гусеницами питались соответственно?
Правда, я не очень-то разбираюсь в нынешней номенклатуре. Допускаю, что председатель совета директоров - что-то
В N-ском обкоме правящей партии была такая должность: завсектором худлита. В начале восьмидесятых занимал ее один такой Попов. Местная литература дышала тогда свободой как-то не лихорадочно. Все же он старался. Бывало, вычеркнет красными чернилами из Горбовского строфу, из Конецкого абзац - и главного редактора к себе приглашает: полюбуйтесь, дескать; мой знакомый главный редактор очень страдал от этих собеседований. Потому что Попов никогда не объяснял, чем абзац или строфа потрясает основы советского строя; надо было самому придумать себе вину, а уж потом оправдываться. Попов был строг, неулыбчив. Впрочем, однажды публично разрешился отменной шуткой но не умышленно, полагаю, а по невинности: на съезде писателей, - сказал он, - шел разговор по большому, по мюнхенскому счету... Последний раз я любовался им, когда уже решено было - и разрешено (из Москвы) - печатать в "Неве" роман Дудинцева "Белые одежды". Попов был раздражен. Пообещал, что мы еще убедимся: 37-й год - не самая черная страница истории. (Роман Дудинцева, между прочим, - о 49-м). Не знаю, что это было - угроза? пророчество?
Теперь, говорят, и он - член совета директоров какого-то банка.
Каюсь, я действительно воображал при так называемой советской власти, что нами правят невежды и тупицы. Что они сами переваривают, бедняги, лапшу, которую затем вешают мне известно куда. Но как же я ошибался! Они были гораздо умней таких, как я. В мавзолее они видели весь этот якобы социализм. И так уютно присосались к новой экономике, точно весь век ничем другим и не занимались, кроме как пили кровь трудящихся.
Подозреваю, впрочем, что этот бал бабочек - бал-маскарад, и крылья марлевые. Тут не Салтыков, тут опять Шварц:
Новая голова появляется у Дракона на плечах. Старая исчезает бесследно. Серьезный, сдержанный, высоколобый, узколицый, седеющий блондин стоит перед Ланцелотом.
Где-то теперь Ланцелот?
Как раз на прошлой неделе человек, по праву считавшийся победителем Дракона, объявил - писатель! герой!
– что свобода слова - не главное, а главное - поскорей восстановить смертную казнь... И в непреклонном тенорке я, не веря себе, узнаю рев того же "огромного, древнего, злобного чудовища" - непобедимого, наверное.
А Вы говорите: собственность. "Горе, думается мне, тому граду, в котором и улица и кабаки безнужно скулят о том, что собственность священна! наверное, в граде сем имеет произойти неслыханнейшее воровство! Горе той стране, в которой шайка шалопаев во все трубы трубит: государство, mon cher - c'est sacrrrre! Наверное, в этой стране государство в скором времени превратится в расхожий пирог!" (Николай Иванович. Он же Михаил Евграфович.)
Письмо IX. Д. Ц. - С. Л.
16 мая 2001
Мыши со мной плавают,
кролики на меня кричат...
– недоумевает Алиса, зажившись в Стране Чудес, - Это я или не я?
Вышла со мной история... и сюжет-то толком не изложишь, не то что "сердцу высказать себя". Другому как понять тебя?
Но попробую. Прихожу в одно из лучших на свете мест - в Театральную библиотеку. И, проходя по коридору, вижу беседующих тамошних
– ???
– Я дала ваш номер телефона без вашего разрешения.
– А я-то думал, что вы на меня сердитесь за кассету, потому что вы на меня даже и не взглянули.
– Когда?
– Да вот только что, в коридоре.
– Что вы, я же без очков и просто вас не заметила.
Вот и думаю: пластично описывать "психологию" - вроде бы литературная задача, но тут проблема не в том, как передать эту вязь и паутину, а - кому? Толстой, скажем, такое любил и умел, но ведь прежде сколько ни есть в России читающих людей - все читали Толстого. Теперь же - где тот граф? А паутина признак антисанитарии, и мы ее пылесосом LG или, на худой конец, веником.
Может, я ошибаюсь - насчет времени, и всегда так было?
В юности нормально чувствовать, что никому-то ты на свете не нужен. А с годами это чувство сменяется другим ощущением - что никому не нужно то, что есть ты. Мы располагаемся в предуказанных ячейках, исполняем социальные роли (нередко - в частной жизни тоже), и коли начнешь изъяснять нечто, выражающее твое отдельное внутреннее естество, - многие попросту не поймут, о чем речь. Ну, что чем-то эдаким человек может быть взволнован, расстроен, восхищен, ранен. Для милиционера ты "гражданин", а для продавщицы/контролерши "мужчина", для вообще начальства (типа ЖЭКа) - микрочастица контингента, с которым приходится работать, а для начальства твоего собственного подчиненный, один из тех, на ком зиждется его начальственность. Наконец, для бандита или просто хулигана или, еще проще, для случайно пролетающей мимо пули ты - материальное тело. И для всех вышеперечисленных - в той или иной степени враг.
Все же сравнять себя с социальной ролью и даже со всеми социальными ролями вместе взятыми мешает арифметика. Конкретно - вычитание. Если отнять от себя эти функции, что-то все же должно оставаться. Кстати сказать, вычитание - вообще очень духоподъемная забава, когда они насядут так, что невмоготу. Вот, скажем, если из начальника вычесть надпись на его визитной карточке: Х - должность = что? Вспомните, Самуил Аронович, начальников, которые нас с Вами в то или иное время разнообразно возглавляли, - хорошо ведь, если в остатке оказывался хотя бы добропорядочный отец (или, там, мать) семейства. А ведь, как правило, и того нет. Однако ж они часто выглядят, будто на ночь до одури начитались своей визитки.
И все это, заметьте, искренне. Социальная роль не осознается играющим ее как роль, маска, но - как суть. Отсюда - снова проблема коммуникации. В унижении, причиняемом тебе сознательно, как ни странно, содержится противоядие: понять (намерения) - значит, простить. Потому что расслоение поступка противника на "внешнюю" часть и внутреннюю интенцию лишает его цельности, а значит - энергии, силы. Уязвляет неосознанное - действие, которого совершивший его даже не заметил.
Скажем, многие начинают разговор с той точки, на которой расстались. Будто ты - как статуэтка фарфоровая, все это время стоял на их подзеркальном столике. Пропускается важнейшее звено общения - мгновенная микропристройка, необходимая все равно после какой разлуки, хоть на год, хоть на день - а может, за этот день человек духовно прозрел или, напротив, у него велосипед украли, или наследство открылось в Австралии, или помер кто из близких.