Письма ребёнку
Шрифт:
Таня, может, это будет другая история. Я сегодня замотался, переезжал из гостиницы на квартиру и не успел поработать.
Да еще надвигается ремонт автомобиля. Башка занята не воспоминаниями о прошлом. А занята хлопотами о будущем.
Письмо
Татьяна, вчера ремонтировал машину и весь день провел с монтировкой в руках. Было не до работы. У меня барахлил подшипник заднего колеса. И колесо при езде говорило быр-быр-быр и потом БЫР-БЫР-БЫР…
На станции техобслуживания, где положено техобслуживать, сказали, что такой работы не делают. И нам с Галиловым пришлось проявлять частную инициативу на фоне госжизни, в которой эта инициатива не поощряется. Мы, вернее, Анатолий Юрьевич, договорились с механиком из одного гаража. С механиком Витей. И Витя один сделал всю ту работу, которую не могла сделать целая станция технического обслуживания.
Витя снял колесо, снял тормозные барабаны, с жутким трудом вытащил полуось, потому что болты, которыми она крепилась, приржавели к машине. Пришлось их срезать газосваркой. Потом он напрессовывал подшипник на ось при помощи водопроводной трубы. (На станциях его нагревают и сажают на прессовой посадке специальными приспособлениями.)
А Толя все эти семь часов помогал ему. А я монтировал колеса. По дороге сюда у меня случились три прокола, вернее даже пробоя. Пришлось срочно покупать покрышки. Доставать камеры, заклеивать, размонтировать, ставить прокладки, вновь монтировать и т. д.
К вечеру Витя все спокойно починил, мы с ним рассчитались. Это было значительно дешевле, чем на станции. Но сил писать уже не было. Выпили мы немного водки и разошлись спать. Вернее они разошлись, а я остался у себя. Причем с механиком Витей мы подружились на всю жизнь.
Но день пропал.
Если сегодня буду в форме, напишу еще два письма ребенку. Хотя не гарантирую. А пока продолжаю рассказ про Славу под столом.
Слава Рубцов тоже не был гордостью школы. В смысле обучаемости. Вся школа знала, как он блестяще играет в футбол. У него мяч просто прилипал к ногам. И когда мы играли 21 человек против 22 на баскетбольной площадке, где от количества народа ходить-то было трудно, он ухитрялся в такой толчее мяч не потерять, и всех обвести, и гол забить.
Он был какой-то невероятной футбольной звездой. Тренеры на него специально ходили смотреть, как на экскурсии по местам боевой славы или в музей. Да сердце у него было плохое. И врачи играть в футбол не разрешали.
Учился Слава плохо. И ехидный был, и неглупый, и потом лучший игрок в карты из него получился (по-моему, он лет через десять стал профессионалом), а как возьмет учебник — не может с ним и десяти минут просидеть. Скучно ему — что там вливается, что там выливается? — пропади ты все пропадом.
Однажды
Вот Слава и решил пойти на учение. И пошел. Вместе со всеми вошел в кабинет и забрался под последний стол. Устроился поудобнее. Как американский безработный, газетку себе под голову положил, хотел заснуть. А мы его ногами как бы нечаянно пихаем.
Учитель Сергей Федорович ну просто погром объявил:
— Качалов к доске, Жаров к доске и Рубцов тоже.
— Рубцова нет.
— Как нет? Я его в коридоре видел. Он в футбол играл спичечным коробком.
— Это вам показалось. Не мог играть Рубцов. Он уже два дня как в больнице лежит.
Тут староста Юра Киселев встает и заявляет:
— И ничего не в больнице. Он под столом у Муравьева лежит.
Нашему старосте Юре Киселеву трудно жилось на свете. С одной стороны, он был наш парень — жил во дворе, в колдунчики играл, в шпионов и на шпагах сражался. А с другой, был комсомольским лидером с уклоном в старосту класса. И дворовые устои у него все время боролись с комсомольско-старостинскими.
По дворовым законам он должен был про Рубцова помалкивать. Нельзя товарища выдавать, а по пионерским надо было о Рубцове-разгильдяе всю правду сказать. Потому что он позорит коллектив, советскую школу и пионерскую организацию. Вот и не выдержал Юра Киселев, встал и сказал:
— И ничего он не в больнице. Он под столом у Муравьева лежит.
Рубцова, конечно, из-под стола извлекли и в кабинет директора направили. Там с него Петр Сергеевич умело стружку снимал примерно час.
Продолжение следует.
Письмо седьмое. Пластилиновая бомба
Потом его на классном собрании прорабатывали. Звеньевые и активисты из стенгазеты. И папа его — полковник из какой-то серьезной гражданской организации — внес свою лепту.
Все делалось по школьным воспитательным законам.
А дальше пошли в ход законы дворовые, а законы дворовые — они более суровые. По этим законам Киселев получился предателем. Он Рубцова учителям предал. И вот…
Однажды к нашему другому активисту Валькову подошли два человека и отколотили. Ни за что, ни про что. Это была ошибка. Эти два человека должны были отколотить Киселева. И это были не наемные лупильщики, а друзья — Штыцкий и Яковлев. Из соседнего двора. Им рассказали, как предательски вел себя Киселев, и они заявили: