Письма с мельницы
Шрифт:
Тогда в лютой злобе старик заперся у себя на мельнице и зажил там один, как дикий зверь. Не пожелал даже оставить при себе внучку Виветту, пятнадцатилетнюю девочку, у которой после смерти родителей никого не осталось, кроме деда. Бедняжке пришлось самой кормиться и на время жатвы, сбора коконов или маслин наниматься то на одну, то на другую ферму. А вот поди ж ты: дед как будто очень ее любил, девочку-то. Часто случалось ему пешком по солнцепеку тащиться на ферму, где она работала, чтоб повидаться с ней, а там он часами не спускал с нее глаз и плакал…
Народ думал,
Что-то у деда Корниля творилось непонятное. Уже давно никто в деревне не молол у него зерна, а крылья на его мельнице крутились, как и раньше… По вечерам прохожим встречался на дороге старый мельник, подгонявший своего осла, навьюченного тяжелыми мешками с мукой.
— Добрый вечер, дед Корниль! — окликали его крестьяне.— Видать, мельница-то по-старому работает?
— По-старому, детки,— отвечал дед Корниль с веселым видом.— Слава тебе господи, за работой дело не станет.
А когда его спрашивали, откуда берется столько работы, он прикладывал палец к губам и с важностью отвечал:
— Молчок! Я работаю на вывоз…
Больше из него ничего нельзя было вытянуть.
Сунуть же нос в его мельницу нечего было и думать.
Даже внучке Виветте путь туда был заказан…
Кто шел мимо, видел, что дверь всегда на запоре, огромные крылья всегда вертятся, старый осел щиплет траву на площадке, а большая тощая кошка греется на солнышке, сидя на подоконнике, и смотрит на всех злыми глазами.
Все это пахло тайной и вызывало много толков. Всяк по-своему разгадывал загадку деда Корниля. Однако шла молва, что на мельнице мешков с золотом больше, чем мешков с мукой.
В конце концов все открылось, и вот каким образом.
Играя танцевавшей молодежи на флейте, в один прекрасный день я приметил, что мой старший сын и Виветта полюбились друг другу. Сказать правду, я был доволен: ведь что там ни говори, а Корнилей у нас уважали, да и мне приятно было бы слышать, как щебечет у меня в доме такой милый воробушек, как Виветта. Наша парочка часто встречалась, вот я и решил, боясь, как бы чего не вышло, тут же уладить дело и пошел на мельницу шепнуть два слова деду… Ах, он старый колдун! Посмотрели бы вы, как он меня принял! Никак нельзя было его урезонить, чтоб открыл дверь. Я с грехом пополам, сквозь замочную скважину, втолковал ему, в чем дело, и все время, пока я говорил, его паршивая драная кошка шипела у меня над головой, словно черт какой.
Старик не дал мне досказать и очень невежливо посоветовал убираться подобру-поздорову восвояси; он отсылал меня, коли мне не терпится женить сына, к мукомолам поискать ему там невесту… Понимаете, кровь бросилась мне в голову от таких гадких слов, но я все же был достаточно благоразумен и сдержался. Оставив сумасшедшего старика на его мельнице, я вернулся домой и сообщил детям про свою неудачу. Бедные ягнятки не хотели верить; они, как о милости, просили разрешить им подняться вдвоем на мельницу и поговорить с дедом… У меня не хватило духу отказать, и — фюить! — вот моя парочка и улетела!
Когда они поднялись на гору, дед Корниль только что ушел. Дверь была на запоре, но старик, уходя, позабыл на дворе лестницу, и детям пришла мысль влезть в окно и одним глазком взглянуть, что творится на этой знаменитой мельнице…
Странное дело!.. В помещении для жерновов было пусто. Ни мешка, ни зернышка, ни вот столечко муки на стенах и на паутине… Не чувствовалось даже приятного теплого запаха пшеницы, которым пропитаны все мельницы… Вал был покрыт пылью, и та самая тощая кошка спала на нем.
В нижней комнате — та же мерзость запустения: убогая кровать, тряпье, ломоть хлеба на ступеньке, а в углу три-четыре дырявых мешка, из которых высыпались щебень и известь.
Так вот она, тайна деда Корниля! Так этот мусор он и таскал вечерами по дороге, чтобы спасти честь своей мельницы и втереть очки, будто он мелет муку!.. Бедная мельница! Бедный Корниль! Уже давно мукомольные заводы отняли у них последних клиентов. Крылья все еще крутились, но жернов вращался вхолостую.
Дети в слезах пришли домой и рассказали мне о том, что видели. У меня сердце разрывалось от жалости… Не теряя ни минуты, побежал я к соседям, рассказал им все в двух словах, и мы порешили тут же свезти на мельницу к Корнилю всю пшеницу, что была у нас дома… Сказано — сделано. Вся деревня пустилась в путь, и мы пришли наверх с целой вереницей ослов, навьюченных зерном,— на этот раз настоящим зерном!
Двери мельницы были распахнуты настежь… У порога на мешке с мусором сидел дед Корниль и плакал, закрыв лицо руками. Вернувшись, он заметил, что в его отсутствие кто-то залез к нему и разгадал его грустную тайну.
— Горький я, горький! — твердил он.— Теперь мне только помереть и осталось… Осрамили мельницу…
И он так рыдал, что душа разрывалась, называл свою мельницу всяческими именами, говорил с ней, как с живой.
В это мгновение ослы добрались до площадки, и мы принялись кричать громко, как в добрую для мельников пору:
— Эй, кто там на мельнице!.. Эй, дед Корниль!
И вот мешки свалены кучей перед дверью, и доброе желтое зерно сыплется на землю со всех сторон…
Дед Корниль вытаращил глаза. Он взял зерно на ладонь и все приговаривал, смеясь и плача:
— Зерно!.. Господи боже мой! Настоящее зерно!.. Дайте мне наглядеться.
Потом он обратился к нам:
— Ах, я так и знал, что дождусь вас! Мукомолы — все жулики.
Мы хотели с торжеством увести его в деревню.
— Нет, нет, детки, сперва накормлю мельницу… Подумать только! Как давно у нее маковой росинки во рту не было!