Письма в Небеса

Бакулин Алексей Анатольевич

Прославляя пол, плоть, природу, Розанов неизбежно договорился до такого афоризма: «Попробуйте распять Солнце — и вы поймёте, кто истинный Бог». Видимо, ему самому эта мысль казалась блистательной и неопровержимой. И правда: что тут возразить? Кто сможет Солнце распять? И главное, зачем? Не могут слабые человечки его убить…

Но ведь и помолиться ему нельзя. (Можно! Да толку-то!.. как заходило на западе, так и будет заходить). Оно не поможет (сверх своих обычных функций), оно не утешит, оно не простит… Простая мысль! — ещё одна порция простоты для нашего мудреца.

Так в чём же ценность Розанова? Невольно этот вопрос возникает, когда начинаешь оценивать результаты его философствований. Неужто вовсе нету никакой ценности? Так ли это?

Ответим попросту: нет, не так. Ценить

Василия Васильевича надо не по результатам: их вовсе нет, нет единой, стройной философской системы, как, к примеру, у Гегеля (или даже у Зигмунда Фрейда, с которым Розанова всё время сравнивают). А есть эти самые знаменитые его записки, сделанные, как он сам уверял, «когда болел живот», «на конверте «Приглашение на выставку», «за истреблением комаров», «в кабинете уединения» и даже «на подошве туфли»: «у меня просто при купании не было бумаги и записал мысль на подошве». (А карандаш, стало быть, купаясь, прихватил с собой?..) Эти записки — настоящее колдовство словом, всемогущее, почти божественное владение языком, умение из самых простых слов извлекать бездну смысла, одной простенькой фразой разбивать целые философские школы или, наоборот, создавать их (тот же фрейдизм!). Философия Розанова — это только слово, только стиль, только язык, — но какой же могучий язык! С ювелирной точностью подобранные слова, точно ключи, отпирают тайны бытия, в простой повседневности (а записки Розанова — всегда о повседневном) открывают Свет небесный. Великая тайна работы мысли (кто мог постигнуть, как рождается мысль в нашем сознании?) становится в записках словно бы яснее, нагляднее. Розановские книги — это учебник мышления: внимательно читая их (точнее, проникаясь ими), можно стать мыслителем, можно научиться думать — очень полезный, мало кому доступный навык! Что поражает в западных философах? То, что их слова тяжелее кирпичей, что их неподъёмные фразы вращаются медленно и неуклюже, как мельничные жернова. Русская философия (настоящая, а не та, что петушком бежит за европейскими мыслителями) всегда легко владеет словом, а значит, ближе подходит к смыслу. Но Смысл — это Дух, а Дух просвещает всё. Наша подлинная философия — в литературе, в словесности; и виртуозом русской словесности был и остаётся Василий Васильевич Розанов.

Письмо 5

«…КАКОВА ЖЕ ТЬМА?»

К Шевченковскому юбилею

…Сейчас, наконец, плотину прорвало, и русские читатели спешат рассказать о тех своих обидах, которые потерпели они, читая вирши Тараса Шевченко. Раньше об этом говорить было как-то не принято, и русский читатель, открывший «Кобзаря» и наткнувшийся там на такие, к примеру, строчки:

Кохайтеся, чорнобриві,

Та не з москалями,

Бо москалі — чужі люде,

Роблять лихо з вами, —

должен был либо молча проглотить обиду, либо довериться комментаторам, которые утверждали, что москали-де, это в данном случае вовсе не москали, а просто некие плохие люди, условно названные москалями. В такое объяснение верилось с трудом, и обиженный читатель начинал припоминать, случалось ли ему хоть у одного русского поэта найти подобное обобщение, — что-то вроде: «Любитесь, синеокие девушки, с кем угодно, только не с хохлами, потому что хохлы — люди чуждые нам, они причинят вам зло!»

Нет, как ни удивительно, а ни один наш поэт ни к чему подобному великорусских девушек не призывал! Никто из наших поэтов (ну, по крайней мере, из сколько-нибудь значимых!..) не называл всех украинцев чохом «хохлами» и погубителями наших красавиц, — равно как и никакого иного греха целой малоросской народности не приписывал.

А Шевченко запросто оплёвывал весь русский народ, — и ничего: его издавали массовыми тиражами, ставили ему памятники, называли его именем улицы и школы…

Даже в прежние времена русские читатели порой задумывались: за что это Шевченко, (которого именно русские люди выкупили из крепостной неволи), так ненавидит русский народ?

А ведь сейчас выясняется, что дело с его выкупом обстояло и вовсе любопытно. Оказывается, львиную часть выкупа заплатила за Тараса русская царица Александра Феодоровна, супруга Николая I, — и что же благодарный Тарас? А Тарас навалял такие стишки про неё, что, право, неловко даже цитировать: язвительнейшим образом прошёлся по внешности, умственным возможностям и нравственным качествам императрицы. Подобные стихи можно найти разве что на стенках общественных сортиров… А ведь Александра Феодоровна (об этом многие говорят) была созданием простодушным и чистосердечным, и ни благодарственных од, и никакой иной корысти от Тараса она себе не ждала, — просто хотел человек сделать доброе дело.

Такова была первая выходка Шевченко, — первая, но не последняя. Всех его подвигов не перечислить. Я, было, начал, да потом рукой махнул, — в конце концов, занятие это неблагодарное: мерзко, мерзко ворошить такую кучу…

Читая длинные, тяжеловесные и мрачные сатиры Шевченко на русский народ, не столько обижаешься, сколько недоумеваешь: за что же это он нас так? Ведь сам-то Тарас ничего, кроме добра от русских не видел. Даже когда, устав терпеть его грязные выходки, царь сослал Кобзаря на Каспий с запретом писать и рисовать, то тамошнее начальство (всё те же русские!), пожалев беднягу, потихоньку обходило царские запреты. Шевченко, будучи солдатом, и писал, и рисовал, и даже частенько пил чаи в гостях у своего командира (ну-ка, читатели, служившие срочную, — вас часто приглашал на чай командир полка?), и постоянно отлынивал от строевой, и крутил романы, и писал доносы на офицеров… Когда поэт вернулся из ссылки, русская «прогрессивная общественность» его на руках носила, вопя от восторга; его переводили и издавали, его при жизни зачисляли в классики… А он? Раскаялся в своей русофобии? Да нет, ещё более в ней укрепился.

Но, хорошо, хорошо, давайте отрешимся от личности Кобзаря, давайте судить поэта только за его стихи. Это будет правильно. Мы испокон века прощаем великим стихотворцам очень многое — лишь бы только радоваться их стихам…

И вот стихи Шевченко. Во все времена находилось немало весьма авторитетных знатоков, которые отрицали всякую их ценность. В.Г. Белинский говорил о них крайне презрительно, с великим раздражением. Н.В. Гоголь выражался более деликатно, но всё-таки весьма скептически. Известный русский эмигрантский публицист Иван Солоневич сравнивал вирши Кобзаря с детскими рифмовками. По чести сказать, мне не встречались русские читатели, которые могли бы от души заявить: «Шевченко — один из моих любимых поэтов», — таких людей я просто не видел. Увы, но и знакомые мне украинцы, услышав имя Шевченко, лишь тяжко вздыхали, поминая недобрым словом уроки литературы в национальных школах…

Итак, Шевченко — плохой поэт? Так ли это? Да нет, если быть до конца честным — не совсем так. Порою он прекрасно чувствовал музыку родного языка, порою умел довольно искусно играть словесами. Порой — но не всегда. Иногда его строки напротив — поражают своей топорностью. И если ему и случалось иной раз взять чрезвычайно высокую ноту, — то тянуть её долго он решительно не имел силы.

Некогда меня просто-таки гипнотизировало своей красотой одно четверостишье из «Заповiта»:

…Щоб лани широкополі,

І Дніпро, і кручі

Було видно, було чути,

Як реве ревучий…

Во мне и капли украинской крови нет, но сердце в миг единый отзывалось на эти музыку этих строк. Но найти второе, столько же красивое четверостишье мне так и не удалось.

Как ни крути, а приходится признать, что поэзия Шевченко на девяносто процентов состоит из истеричной русофобии и истеричного богохульства, а всё остальное («Садок вишневий коло хати…» и др.) — миленько, живенько и не более того.

Кстати, и о богохульстве сказать. Шевченковское богохульство особое, — это богохульство на случай: мол, хочу молюсь, хочу плююсь, — тут всё зависит от политической ситуации. Когда молятся Богу москали, — это плохо, а вот когда кровь клятых москалей потечёт «у синєє море», — тогда Тарас согласен помолиться и сам, — «а до того я не знаю Бога». Это он неоднократно повторял в различных вариациях.