Письма
Шрифт:
Мне следовало бы навестить Раиса еще раньше, но предписанием Сори я заперт в четырех стенах - и боюсь выходить из-за ночной сырости.
– Ты знаешь, что все это сущие пустяки. Скоро я совсем поправлюсь.
– О твоем предложении буду помнить, как если бы оно взяло и осуществилось - но, наверное, ничего не получится. Том все еще лежит в постели: нельзя сказать, что ему лучше. Вестей от Джорджа пока нет.
Твой любящий друг
Джон Китс.
25. ДЖЕЙМСУ ОГАСТЕСУ ХЕССИ
8 октября 1818 г. Хэмпстед
Дорогой Хесси,
С Вашей стороны было большой любезностью прислать мне статью из "Кроникл", и я поступил гадко, не поблагодарив Вас за это раньше: простите, пожалуйста. Вышло так, что эту газету я получал ежедневно и сегодняшнюю видел тоже. Чувствую себя в долгу перед джентльменами, которые за меня заступились. {1} Что касается остального, то я теперь начинаю лучше осознавать свои сильные и слабые стороны. Хвала и хула оставляют лишь мгновенный след в душе человека, который питает такую любовь к идеальной Красоте, что становится самым суровым критиком своих произведений. Моя собственная взыскательность причинила мне несравненно больше страданий, чем "Блэквуд" и "Куортерли" вместе взятые. Когда же я чувствую свою правоту, никакая сторонняя хвала не доставит мне столько радости, сколько возможность снова и снова предаваться в уединении наслаждению прекрасным. Дж. С. совершенно прав, говоря о небрежности "Эндимиона". Как ни парадоксально, но не моя вина, если это так. Я сделал все, что было в моих силах. Если бы я выходил из себя и тщился создать нечто совершенное - и ради этого клянчил совета и дрожал над каждой строчкой, я бы вообще ничего не написал. Не в моем характере жаться и мяться. Я буду писать независимо. Я писал независимо, не умея судить здраво. Впоследствии я смогу писать независимо, развив в себе
– В "Эндимионе" я очертя голову ринулся в море и тем самым лучше освоился с течением, с зыбучими песками и острыми рифами, чем если бы оставался на зеленой лужайке, наигрывал на глупенькой дудочке и услаждался чаем и душеспасительными советами.
– Я никогда не боялся неудач, потому что лучше уж потерпеть неудачу, нежели не суметь стать вровень с Великими. Но я, кажется, начинаю впадать в декламацию.
Итак, с поклонами Тейлору и Вудхаусу,
остаюсь искренне
Ваш Джон Китс.
26. РИЧАРДУ ВУДХАУСУ
27 октября 1818 г. Хэмпстед
Дорогой Вудхаус,
Ваше письмо доставило мне огромную радость - и гораздо более своим дружеским тоном, чем обстоятельным рассуждением на тему, которая, как принято считать, находит живой отклик среди представителей "genus irritabile". {"genus irritabile" - "ревнивое пламя поэтов" (латин.).} {1} Лучшим ответом Вам будет чисто деловое изложение некоторых моих мыслей по двум основным моментам, которые, подобно стрелкам указателей, направляют нас в самую гущу всех pro и contra {pro и contra - за и против (латин.).} относительно Гения, его взглядов, свершений, честолюбия и пр.
– Первое. Что касается поэтической личности как таковой (под ней я разумею тип, к которому принадлежу и сам, если вообще хоть что-то собой представляю, - тип, отличный от вордсвортовского, величественно-эгоистического, который является вещью per se {per se - сама по себе (латин.).} и стоит явно особняком), {2} то поэтической личности как таковой не существует: она не есть отдельное существо - она есть всякое существо и всякое вещество, все и ничто - у нее нет ничего личностного; она наслаждается светом и тьмой - она живет полной жизнью, равно принимая уродливое и прекрасное, знатное и безродное, изобильное и скудное, низменное и возвышенное; она с одинаковым удовольствием создает Яго и Имогену. {3} То, что оскорбляет взор добродетельного философа, восхищает поэта-хамелеона. Внимание к темной стороне жизни причиняет не больше вреда, чем пристрастие к светлой: для поэта и то, и другое - повод для размышления. Поэт - самое непоэтическое существо на свете, ибо у него нет своего "я": он постоянно заполняет собой самые разные оболочки. Солнце, луна, море, мужчины и женщины, повинующиеся порывам души, поэтичны и обладают неизменными свойствами - у поэта нет никаких, нет своего "я" - и он, без сомнения,
самое непоэтическое творение Господа. Поскольку поэт лишен собственного "я" - а я могу таковым назваться, - удивительно ли, если я вдруг скажу, что отныне не намерен больше писать? Разве не может быть так, что в это самое мгновение я склонен размышлять о характерах Сатурна и Опс? Горько признаваться, но совершенно ясно, что ни одно произнесенное мной слово нельзя принимать на веру как идущее из глубины моего собственного "я" - да и как же иначе, если собственного "я" у меня нет?! Когда я бываю в обществе других людей и ум мой не занимают порожденные им же фантазии, тогда "не-я" возвращается к "я", {4} однако личность каждого из присутствующих воздействует на меня так сильно, что в скором времени я совершенно уничтожаюсь: и не только в кругу взрослых - то же самое произошло бы со мной и в детской, среди малышей. Не знаю, насколько понятно я выразился надеюсь, достаточно понятно, чтобы Вам стало ясно, как мало можно доверять всему сказанному мной тогда.
Далее мне хотелось бы сказать несколько слов о своих взглядах и жизненных планах. Я преисполнен честолюбивого желания принести миру благо: для этого потребуются годы и годы, если мне суждено достигнуть зрелости. Тем временем я намерен попытаться достичь таких вершин в Поэзии, на какие только позволит мне взойти моя дерзость. Одни лишь смутные очертания поэтических замыслов нередко бросают меня в жар. Надеюсь только не утратить интереса к судьбам человеческим - надеюсь, что испытываемое мною отшельническое безразличие к похвале людей даже с самой тонкой душой не притупит остроты моего зрения. Думаю, этого не произойдет. Меня не оставляет уверенность, что я мог бы писать единственно из любви к прекрасному и страстного к нему стремления, даже если бы труды каждой ночи сжигались поутру дотла, не увиденные никем. А впрочем, как знать, быть может, сейчас я говорю все это не от своего имени, а от имени того, в чьей душе теперь обитаю. Однако в любом случае заверяю Вас от всего сердца, что следующая фраза принадлежит мне - и никому больше. Мне дорога Ваша забота, я очень высоко ценю Ваше доброе расположение ко мне и остаюсь
искренне Ваш
Джон Китс.
27. ДЖОРДЖУ И ДЖОРДЖИАНЕ КИТСАМ
14-31 октября 1818 г. Хэмпстед
Мой дорогой Джордж,
Строки из твоего письма, в котором ты жалуешься на отсутствие писем из Англии, расстроили меня очень сильно: ведь я собирался написать тебе сразу по возвращении из Шотландии, а это произошло двумя месяцами раньше намеченного срока, потому что мы с Томом оба совсем неважно себя чувствуем; но миссис Уайли сказала мне, что тебе не хотелось бы ни от кого получать писем до тех пор, пока ты нам не напишешь. Это показалось мне несколько странным: теперь-то я вижу, что такого быть не могло, однако тогда я по своему легкомыслию выбросил из головы все сомнения и продолжал вести тот рассеянно-суматошный и беспечный образ жизни, который тебе так хорошо знаком. Если последняя фраза внушит тебе беспокойство за меня, не поддавайся ему: все твои тревоги будут развеяны моими словами прежде, чем ты успеешь дочитать до точки.
С болью в сердце должен признаться, что совсем не жалею о том, что ты не получил вестей от нас в Филадельфии: ничего хорошего о Томе сказать было нельзя; из-за этого я не мог взяться за письмо все эти дни; не мог заставить себя сказать правду о том, что ему не лучше, а хуже - гораздо хуже... И все же надо сказать то, что есть: вы, мой дорогой брат и моя дорогая сестра, должны взять пример с меня и стойко встретить любое бедствие ради меня, как я это делаю ради вас. Помимо тех чувств, которые мы испытываем друг к другу, нас связывают узы, дарованные нам Провидением, дабы они помогли нам избежать пагубных последствий безмерного горя, переживаемого в одиночестве. У меня есть Фанни {1} и есть вы - три человека, чье счастье для меня священно - и это сводит на нет эгоистическое страдание, в которое я иначе неминуемо погрузился бы, находясь рядом с бедным Томом, а ведь он смотрит на меня как на единственное свое утешение. У вас на глазах выступят слезы - пусть!
– так обнимите же друг друга, возблагодарите небо за свое счастье и задумайтесь о горестях, которые мы делим со всем человечеством; а потом не посчитайте за грех вернуть себе спокойное расположение духа.
По крайней мере от одной причины тревоги я вас избавлю: горло у меня уже не болит; простуду вызвало шлепание по болоту на острове Малл - вы узнаете обо всем из моих шотландских писем: позже я перепишу для вас кое-какие отрывки.
– У меня нет слов, чтобы выразить свою радость от того, что вы нашли счастье друг в друге. Луна за окном ярко сияет - сейчас полнолуние: в мире материи луна для меня то же самое, что вы в мире духа. Дорогая сестра! Окажись ты рядом, я едва ли сумел бы выговорить слова, которые могу написать издалека: я восхищаюсь тобой, я питаю к тебе величайшую целомудренную нежность, я ни к одной женщине в мире не испытываю ничего подобного. Ты напомнишь мне о Фанни - но ее характер еще не устоялся, ее присутствие не влияет на меня так сильно. Всем сердцем надеюсь, что со временем и к ней буду относиться точно так же. Не знаю, как это вышло, но сам по себе я не завязал ни одного знакомства - почти все мои знакомства приобретены с твоей помощью, дорогой Джордж: тебе я обязан и тем, что у меня появилась сестра - и не просто сестра, но и прекрасное человеческое существо. И сейчас, раз уж я заговорил о тех, кто благодаря тебе стал мне близок, я не могу не вспомнить Хэслама {2} - как самого преданного, неизменно любезного и доброго друга. Его забота о Томе, до моего возвращения и после, не говоря уж о постоянном беспокойстве за тебя, привязали меня к нему навсегда. Завтра я зайду к миссис Уайли и обменяюсь с ней новостями. Из-за Тома мне нельзя было бывать у нее так часто, как того хотелось бы - я виделся с ней лишь дважды: один раз обедал с ней и Чарльзом - она была в добром здравии и хорошем расположении духа, то и дело смеялась моим неловким шуткам. Мы отправились на чай к миссис Миллар, и на пути туда нас особенно поразила игра светотени у ворот здания Королевской конной гвардии. Я готов исписать для вас целые тома, так что соблюсти в изложении какой-либо порядок попросту невозможно: сначала пойдет рассказ о том, что сильнее всего занимает ум - отнюдь не сердце. Кроме того, мне хочется нарисовать вам картину всей нашей жизни - иногда мне хватит одного мазка для того, чтобы у вас сложилось о ней полное представление: вот, скажем, по предыдущей фразе вам должно ясно представиться, как мы прогуливаемся по Уайтхоллу - бодрые и в полном здравии и благополучии. Я более чем уверен, что вам это удастся как нельзя лучше: недавно я просто представил себе то, как вы играете в крикет и был счастлив донельзя - - Рейнолдс по возвращении из Девоншира, где он провел шесть недель в свое удовольствие, чувствует себя хорошо: он убеждает меня опубликовать "Горшок с базиликом" в ответ на атаки со стороны "Блэквудз Мэгэзин" и "Куортерли Ревью". В мою защиту появилось два письма в "Кроникл" {3} и одно в "Экзаминере", перепечатанное из эксетерского журнала "Альфред" и написанное Рейнолдсом4 (кому принадлежат напечатанные в "Кроникл" - я не знаю). Впрочем, все это - преходящая злоба дня. Думаю, что после смерти я буду причислен к английским поэтам. Однако - в качестве свежей новости - попытка "Куортерли" нанести сокрушительный удар только придала мне известности, а журналисты с недоумением спрашивают друг друга, что побудило "Куортерли" действовать себе во вред. В глазах общественного мнения я не потерпел ни малейшего урона и не выгляжу смешным или ничтожным. Сознавая превосходство другого человека надо мной, я всегда отдаю ему должное и уверен, он не станет надо мной насмехаться; что касается остальных, то, как мне кажется, производимое мной впечатление обеспечивает уважительное обращение со мной, а за глаза пусть говорят что угодно. Зрение не позволяет бедняге Хейдону снова приняться за свою картину: он ездил за город, по возвращении я виделся с ним только один раз.
– Пишу обо всем скомканно, так как не знаю, когда отплывает почта - выясню завтра, и тогда будет видно, можно ли ударяться в подробности. Впрочем, я буду исписывать каждый день по крайней мере два листа вплоть до самой отправки будет она через три дня или через три недели - а затем начну новое письмо. Обе мисс Рейнолдс очень добры ко мне, однако недавно вызвали у меня сильное раздражение - и вот каким образом.
– Сейчас я под стать Ричардсону. {5} Зайдя к ним вскоре после приезда, я застал всех в смятении и страшной суматохе: оказалось, что их кузина {6} не на шутку рассорилась с дедом и была приглашена миссис Р. воспользоваться ее домом как убежищем. Она уроженка Ост-Индии и должна унаследовать дедушкино состояние. Когдг я появился, миссис Р. совещалась с ней наверху, а в гостиной молодьи леди с жаром осыпали ее похвалами, называя и благородно воспитанной и интересной, и прочая, и прочая - все это я пропустил мимо ушей, на смотревшись чудес за девять дней возвращения морем из Шотландии.
– Теперь дело обстоит совершенно иначе: они ее ненавидят. Насколько я могу, судить, она не лишена недостатков - и немалых, однако в ней есть нечто, что способно вызвать ненависть у женщин, уступающих ей в привлекательности. Она не Клеопатра, но по крайней мере Хармиана. {7} У нее истинно восточная внешность, у нее красивые глаза и прекрасные манеры. Она входит в комнату, грацией своей напоминая пантеру. Она слишком изысканна и слишком уверена в себе, чтобы оттолкнуть какого ни есть поклонника, - по привычке она не видит в обожании ничего из ряда вон выходящего. Мне всегда легче и вольготней с такого рода женщинами: созерцая их, я воодушевляюсь и ощущаю полноту жизни - женщины попроще не вызывают у меня подобных чувств. Восхищение поглощает меня настолько, что для Неловкости или страха не остается места. Я забываю обо всем на свете - я живу только ее жизнью. Вы наверняка уже решили, что я влюблен в нее: слешу заверить, что совсем нет, ничуть. Однажды ее образ преследовал меня неотвязно всю ночь напролет, как могло бы случиться с мелодией Моцарта, - но разве я не рассказываю о встречах с ней только как о занятном времяпрепровождении, помогающем скоротать досуг? Разве я встречаюсь с ней не только ради беседы с царственной женщиной, в устах которой простое "да" или "нет" становится для меня настоящим пиршеством? Нет, я не мечтаю достать с неба луну и, уходя домой, прихватить в кармане с собой; разлука с ней меня не тревожит. Она мне нравится - мне нравятся похожие на нее, потому что ничего неожиданного не происходит: кто мы такие и что оба собой представляем - заранее обусловлено. Вы, наверное, подумали, что мы подолгу с ней разговариваем - как бы не так: обе мисс Рейнолдс держат ухо востро. Они полагают, что я к ней равнодушен, раз не пялю на нее глаза; они считают, что она со мной кокетничает - какая чушь! Да она проходит по комнате так, что к ней тянешься поневоле, словно к магниту. И это они называют кокетством! Им никогда не взять в толк, что к чему. Что такое женщина - им неведомо. У нее есть недостатки - пускай: по мне, точно такие могли быть у Хармианы и Клеопатры. Если рассуждать с мирской точки зрения, то она прекрасна. Мы судим о вещах, исходя из двух различных душевных состояний: мирского, театрального, зрелищного - и надмирного, самоуглубленного, созерцательного. Первое присуждает главенство в наших умах Бонапарту, лорду Байрону и названной Хармиане; при другом душевном состоянии одерживают верх Джон Хауард, {8} епископ Хукер, {9} убаюкивающий ребенка, и ты, о моя дорогая сестра. Как человек мирской, я люблю беседовать с Хармианой; как созданию, наделенному бессмертной сущностью, мне дороже всего размышления о тебе. Я согласен, чтобы она меня погубила; я жажду, чтобы ты меня спасла. Милый брат, не думай, что мои страсти столь безрассудны и способны причинить тебе боль - о нет:
"Свободен от забот хлыщей пустых,
Храню я чувства глубже, чем у них". {10}
Это строки лорда Байрона - едва ли не лучшие из написанных им.
– О городских новостях мне сказать нечего: я почти ни с кем не вижусь. Что касается политических дел, то они, на мой взгляд, погружены в глубокую спячку, но тем более полным будет их скорое пробуждение. Быть может, и нет кто его знает: затяжное состояние мира, в котором пребывает Англия, породило в нас чувство личной безопасности, а оно способно воспрепятствовать восстановлению национальной чести. По правде говоря, v нашего правительства нет ни на грош мужественности и честности. В стране сколько угодно помешанных, готовых - не сомневаюсь - хоть сейчас подставить голову под топор на Тауэр-Хилл только для того, чтобы наделать шума; многие, подобно Хенту, руководствуются соображениями эстетики и хотели бы подправить положение дел; многим, подобно сэру Бердетту, {11} нравится председательствовать на политических обедах,но нет никого, кто готов к тому, чтобы в безвестности нести свой крест во имя отечества. Худшими из нас движет жажда наживы, лучшими - тщеславие. Среди нас нет Мильтона, нет Олджернона Сидни. {12} Правители в наши дни охотно меняют звание Человека на звание Дипломата или Министра. Мы дышим в атмосфере, отдающей аптекой. Все правительственные учреждения далеко отошли от простоты, в которой и заключается величайшая сила: в данном отношении между нынешним правительством и правительством Оливера Кромвеля {13} такая же разница, как между двенадцатью римскими таблицами {14} и томами гражданского права, кодифицированного Юстинианом. {15} Тому, кто занимает нынче пост лорда-канцлера, воздают почести независимо от того, кто он - Боров или лорд Бэкон. {16} Людей волнует не подлинное величие, а количество орденов в петлицах. Невзирая на участие, которое либералы принимают в деле Наполеона, меня не покидает мысль, что существованию Свободы он нанес гораздо больший ущерб, чем кто-либо другой был способен это сделать: суть не в том, что аристократы восстановили свое божественное право или намереваются обратить его на пользу общества - нет, они последовали примеру Наполеона и в дальнейшем будут только творить зло, которое сотворил бы он, но - отнюдь не благо. Самое худшее заключается в том, что именно Наполеон обучил их сколачивать свои чудовищные армии.
– Дилк, известный вам как воплощение человеческого совершенства по Годвину, {17} носится с идеей о том, что именно Америка будет той страной, которая подхватит у Англии эстафету человеческого совершенства. Я придерживаюсь совершенно иного мнения. Страна, подобная Соединенным Штатам, где величайшими людьми почитаются Франклины {18} и Вашингтоны, {19} неспособна на это. Франклин и Вашингтон - великие люди, не спорю, но можно ли сравнивать их с нашими соотечественниками - Мильтоном и двумя Сидни? {20} Один был квакером с философской жилкой и призывал плоскими сентенциями к скопидомству; другой продал своего боевого коня, который пронес его невредимым через все сражения. Оба этих американца - люди великие, но не возвышенного склада: народ Соединенных Штатов никогда не обретет возвышенности. Склад ума Беркбека {21} слишком уж американский. Вы должны стремиться - правда, соблюдая крайнюю осторожность - вдохнуть в жителей вашего поселения частицу совсем иного духа: этим вы принесете своим потомкам больше добра, нежели можете вообразить. Если бы, помимо выздоровления Тома, я испрашивал у неба какое-то великое благо, я молился бы о том, чтобы один из ваших сыновей стал первым американским поэтом. Меня распирает от желания пророчествовать говорят, пророчества сбываются сами собой:
Ночь нисходит, тайн полна,
Загорается луна.
Вот уже и звезды дремлют
И сквозь сон кому-то внемлют
5 Кто их слух привлек?
Это песен тихий звон
Потревожил звездный сон,
И весь мир в луну влюблен,
Слыша мой рожок.
10 Растворите, звезды, уши!
Слушай, полный месяц! Слушай,
Свод небесный! Вам спою
Колыбельную мою,
Песенку мою.
15 Дремли, дремли, дремли, дремли,
Внемли, внемли, внемли, внемли