Письма
Шрифт:
Касательно деньрожденческих обычаев и отмеченных вами кажущихся несоответствий, мы, думается мне, вправе отмести ваши альтернативы (1) и (5). Кстати, вы пропустили (4).
Что до (1), Гандальв, безусловно, поначалу говорит: «Я предполагаю», стр. 62; но это вполне соответствует его характеру и мудрости. В более современном языке ему пришлось бы сказать: «Я делаю вывод», имея в виду предметы, которые объектом его непосредственного наблюдения не стали, но о которых он на основе изучения сформировал некие выводы. (В Приложении В /*Здесь и далее буквенное обозначение Приложений дается латиницей, а не Кириллицей (в соответствии с английским оригиналом).*/ вы прочтете, что маги появились незадолго до первых упоминаний о хоббитах в летописях, а к тому времени хоббиты уже разделились на три различные ветви.) Однако в выводах своих Гандальв на самом деле не сомневается. «И тем не менее это правда и т. д.», стр. 63.
Вариант (2) был бы возможен; но, поскольку на стр. 35 хронист говорит «хоббиты» (и слово это, откуда бы уж оно ни вело свое происхождение, употребляет для обозначения народа в целом), а не «хоббиты Шира» и не «широкие
Все хоббиты менялись медленно, но ремигранты-стуры возвращались к более дикой и примитивной жизни в мелких, убывающих /*Между 2463 г. и тем моментом, когда Гандальв стал прицельно разузнавать о Кольце (примерно 500 лет спустя), они, по всей видимости, вообще вымерли (разумеется, за исключением Смеагола) или бежали прочь, подальше от тени Дол Гулдура. — Прим. авт.*/2 сообществах; в то время как ширский народ за 1400 лет владения тамошней землей перешел к более устроенной и развитой общественной жизни, в которой значимость родства для их восприятия и обычаев поддерживалась обстоятельно продуманными традициями, как письменными, так и устными.
И хотя рассуждения об этом любопытном, но характерном факте хоббитского поведения я опустил, факты, имеющие отношение к Ширу, можно изложить довольно подробно. Что до приречных стуров, здесь, естественно, остается лишь строить гипотезы.
«Дни рождения» обладали немалой общественной значимостью. Тот, кто праздновал свой день рождения (он или она), назывался рибадьян (что, согласно описанной [2] и принятой системе, можно перевести как «рожденец» [3]). Обычаи, связанные с днями рождения, хотя и глубоко укорененные, со временем стали регулироваться довольно строгим этикетом и вследствие этого зачастую сводились к формальностям: как, на самом деле, можно заключить из слов «как правило, не слишком дорогие», стр. 35; и особенно по стр. 46, строки 20-26 /*«Разумеется, подарки не всегда бывают новыми; один-два старых матома давно позабытого предназначения уже обошли всю округу» (ВК, Кн. I, гл. 1)*/. Касательно подарков: на свой день рождения «рожденец» как дарил, так и получал подарки; хотя эти процедуры различались по происхождению, функции и этикету. Получение даров рассказчик опустил (поскольку к Празднеству оно отношения не имеет); но на самом деле этот обычай более древний и потому крайне формализованный. (К инциденту между Смеаголом и Деаголом он и впрямь имеет отношение, но рассказчик, вынужденный сократить этот эпизод до самых важных элементов и доверить его изложение Гандальву, беседующему с хоббитом, естественно, никак не откомментировал обычай, который хоббит (как и мы), конечно же, воспринимал по отношению к дням рождения как нечто абсолютно естественное.)
Получение подарков: этот древний ритуал имел отношение к родству. Изначально он символизировал признание принадлежности рожденца к семье или клану и знаменовал его формальное «включение» в таковой /*В древности, по всей видимости, этот ритуал имел место вскорости после рождения: имя ребенка объявлялось собравшейся тут же семье или, в более крупных и развитых сообще ствах, номинальному «главе» клана или семьи. См. примечание в конце. — Прим. авт.*/. Ни мать, ни отец не дарили детям подарков в их (детей) дни рождения (за исключением редких случаев усыновления или удочерения); однако от общепризнанного главы семьи какое-нибудь подношение ожидалось, пусть «чисто символическое».
Дарение подарков: считалось делом личным, и родством не ограничивалось. Это было своего рода «благодарение» — знак признательности за оказанные услуги, благодеяния и дружбу, особенно в течение прошедшего года.
Стоит отметить, что хоббитята, доросшие до «фантов» /*В оригинале — «faunt», архаизм XIV—XV вв. представляющий собою усеченную форму старофранцузского «enfaunt» (буквально — младенец, не умеющий ходить и говорить); т.е, опять-таки буквально — младенец, уже научившийся ходить и говорить (во французском языке в усеченной форме не встречается). Разумно предположить, что это — специфическое хоббитское слово, во Всеобщем наречии распространения не получившее.*/ (то есть, научившиеся ходить и говорить: формально объявлялись таковыми в свой третий день рождения), дарили подарки родителям. Дарить полагалось что-нибудь, «произведенное» самим дарителем (т. е. найденное, выращенное или сделанное «рожденцем»); совсем маленькие дети начинали с букетов полевых цветов. Возможно, отсюда пошел обычай «благодарственных» подарков более широкому кругу лиц; вот почему даже в Шире считалось «правильным», чтобы такие подарки были произведены самим дарителем или ему принадлежали. Обычно «даримые подарки» представляли собою продукты садов и полей или мастерских, особенно среди хоббитов победнее.
Согласно ширскому этикету, на момент Празднества «подарочные ожидания» распространялись не далее чем на троюродных родственников или родню еще более близкую, проживающих в пределах 12 миль /*Отсюда
Отголосок всего этого явственно прослеживается в рассказе о Смеаголе и Деаголе — с поправкой на индивидуальные особенности характеров этих довольно жалких представителей хоббичьего рода. Деагол, по всей видимости, родственник (вне всякого сомнения, все члены этого маленького сообщества состояли в родстве), уже подарил Смеаголу традиционный подарок, хотя на прогулку они отправились, вероятно, оч. рано поутру. Будучи подлой, скаредной душонкой, он уже жалел о подарке. Смеагол, будучи еще более подлым и жадным, попытался воспользоваться «днем рождения» как оправданием для деспотического поступка. «Потому что я его хочу», — откровенно заявил он в качестве основного своего притязания. Однако ж он также намекал, что подарок Д. оказался сувениром мелким и недостаточным; Д. же парировал, что, напротив, подарок обошелся дороже, нежели он в состоянии себе позволить.
Дарение подарков «рождением» — исключая дары родителям /*В сообществах более примитивных, как, скажем, те, что до сих пор жили в клановых смиалах, рожденец также делал подарок «главе семьи». О подарках Смеагола не упоминается ни словом. Я так полагаю, он был сирота; и не верю, чтобы он дарил подарки на свой день рождения, кроме как (с большой неохотой) положенную дань «бабушке». Возможно, рыбу. Скорее всего, в этом и заключалась одна из целей похода. Это было бы вполне в духе Смеагола — подарить рыбу, на самом деле пойманную Деаголом! — Прим. авт.*/, упомянутые выше, — будучи делом личным и формой проявления благодарности, варьировалось куда сильнее в зависимости от эпохи и места, и в соответствии с возрастом и положением «рожденца». В Шире хозяин и хозяйка дома или норы дарили подарки всем под своим кровом или у себя в услужении, а обычно и ближайшим соседям тоже. А дальше они могли расширять список сколько угодно, вспоминая любые особые услуги прошедшего года. Считалось, что дарение подарков специальными правилами не регламентируется; хотя обделение традиционным подарком (например, ребенка, слуги или соседа) воспринималось как упрек и знак крайнего неудовольствия. На несовершеннолетних и домочадцев (не обладающих собственным домом) обязательства домовладельцев не распространялись; но и они обычно дарили подарки, исходя из собственных средств или степени привязанности. «Как правило, не очень дорогие» — относилось ко всем подаркам. В этом отношении Бильбо, равно как и во всем прочем, был персоной исключительной; его Празднество явилось просто-таки разгулом непомерной щедрости даже для состоятельного хоббита. Тем не менее одним из самых распространенных деньрожденческих ритуалов было устроить «праздник» вечером соответствующего Дня. Всех приглашенных хозяин оделял подарками, на что те рассчитывали как на часть развлечения (пусть и вторичную по отношению к угощению). Однако с собой они подарков не приносили. Ширские жители сочли бы такое в высшей степени дурным тоном. Если гости до сих пор не вручили свои подарки (те, кому это вменялось в обязанность родством), теперь было уже поздно. А для прочих гостей это было из области «так не принято»: все равно что платить за угощение или пытаться отдарить праздничный подарок, — и считалось крайне неприличным. Иногда, в случае если очень близкий друг никак не мог прибыть на праздник (в силу дальности расстояния или других причин), ему высылалось символическое приглашение вместе с подарком. В этом случае подарок всегда представлял собою что-нибудь из еды или питья; подразумевалось, что это — часть деньрожденческого угощения.
Я думаю, вы увидите, что все подробности, приводимые как «факты», на самом деле вписываются в определенную картину нравов и обычаев, хотя картина эта не набросана даже в далеко не полном варианте этих заметок. Ее, конечно, можно было бы включить в Пролог, напр, на стр. 12. Но, хотя я многое вырезал, Пролог все равно слишком пространен и перегружен, даже в глазах тех критиков, которые допускают, что какая-никакая польза в нем есть, и (в отличие от некоторых) не советуют читателям пропустить его или вообще о нем позабыть.