Питер Брейгель Старший
Шрифт:
Но им никак не миновать было Дижона — столицы Бургундии. Он лежал на их пути. В Дижоне находится усыпальница бургундского герцога Филиппа Смелого и его жены и знаменитый колодец со многими скульптурными изображениями работы Клауса Слютера. Эти скульптуры уже и в те времена почитались городской достопримечательностью. Работа могучего и смелого резца Клауса Слютера, наверное, пришлась по вкусу Брейгелю.
Итак, Антверпен — Дижон — Лион. В Лионе Брейгель, видимо, задержался. Работа, которую упомянул в своем завещании Кловио, была не беглым наброском города, а картиной. Чтобы написать ее или даже чтобы сделать для нее подготовительные зарисовки, нужно было пробыть в Лионе какое-то время. Кипучая жизнь Лиона, толпа, похожая и непохожая на антверпенскую толпу, народные площадные представления, которые традиционно разыгрывались на Лионской ярмарке, — такие
Настал день, когда нужно было подумать о дальнейшем путешествии. Лион был скрещением многих старинных торговых путей, и путешественники, следовавшие по своим надобностям, придерживались обычно именно этих дорог. Из Лиона можно было свернуть на восток и, следуя вверх по течению Роны, попасть в Швейцарию, чтобы пересечь Альпы с севера на юг. Это был обычный путь из Франции в Италию. Но за те недели, которые Брейгель провел в дороге от Антверпена до Лиона, и за те дни, которые он провел в Лионе, военные действия в Северной Италии отнюдь не кончились. Лионским купцам это было хорошо известно. И чтобы избежать опасностей, связанных с путешествием по горным дорогам и перевалам, занятым враждующими войсками, он, всего вероятнее, последовал из Лиона прямо на юг. Можно было взойти на борт речного судна, плывущего вниз по Роне. Южнее Лиона на берегу Роны находится город Вьенн. Сохранился рисунок того времени, изображающий этот город. Многие видят в нем руку Брейгеля. Есть еще один рисунок, бесспорно принадлежащий Брейгелю. Это так называемый «Героический город». Рисунок подписан художником. Он поможет нам продолжить его маршрут.
С тех пор прошло четыре с лишним века. И все-таки в смело и энергично схваченной панораме города, в узком шпиле вознесенной к небу колокольни, в могучем приземистом замке, в очертании окрестных гор узнается Авиньон — город Южной Франции. Конечно, чтобы узнать в этом рисунке Авиньон, нужно учесть не только изменения силуэта города за долгие годы, но и то, как Брейгель преобразил виденное: средний и дальний планы резко поднимаются по отношению к переднему, ландшафт, по меткому слову одного из исследователей, как бы дыбится. И все-таки сейчас уже все соглашаются видеть в этом рисунке Авиньон, а значит, и продолжить маршрут художника через этот город. Самое удивительное в этом рисунке, выполненном темными чернилами, — ощущение сильного южного света, прорывающегося через клубящиеся облака, резкий контраст света и тени.
Здесь все — воздух и свет — было другим, чем на родине. Минутами ему казалось, что с тех пор, как он покинул дом, прошло бесконечно много времени, минутами чудилось, что лишь вчера пересек он городскую черту Антверпена. Нигде и никогда чувство скоротечности и протяженности времени не бывает таким отчетливо острым, как в путешествии, особенно по чужим краям.
В русской прозе есть замечательные строки, посвященные ландшафту тех мест, где оказался Брейгель. Вот они: «С Авиньона начиная, чувствуется, видится юг. Для человека, вечно жившего на севере, первая встреча с южной природой исполнена торжественной радости — юнеешь, хочется петь, плясать, плакать: все так ярко, светло, весело, роскошно. Прованс — начало благодатной полосы в Европе, отсюда начинаются леса маслин, небо синеет, в теплые дни чувствуется сирокко». Это — Герцен. Волнующая перемена пейзажа, спустя несколько веков так тронувшая его душу, для Брейгеля, глядевшего на мир глазами художника, должна была быть огромным, физически ощутимым потрясением.
Забравшись так далеко на юг, Брейгель и дальше следовал по старой торговой дороге. Она по-прежнему шла вдоль берегов Роны, становившейся все полноводнее и шире, и привела его в Марсель.
Здесь Брейгель увидел море — теплое, густо- и ярко-синее, непохожее на море его родины. Здесь он, вероятно, взошел на палубу парусника, плывшего в Неаполь.
Откуда такое предположение?
Сохранилась ранняя картина Брейгеля «Гавань Неаполя». Пусть знатоки говорят, что она еще не обнаруживает руки большого, зрелого мастера. В ней и правда ощутима скованность, искусственная симметричность построения, странная застылость, хотя она изображает подвижную стихию — море и действенное драматическое событие — морской бой. Город был написан на ней, очевидно, потом, с натурных набросков, а они могли быть сделаны только с моря, с палубы корабля, подплывающего к Неаполю.
Итак, Брейгель в Италии! Цель достигнута.
Теперь, по примеру всех предшественников, Брейгелю следовало бы устремиться в Рим. Мастерские художников, римские древности — все ждало его там.
И вот он там, где до него нидерландские художники не бывали: в Реджио ди Калабри, то есть в самой южной точке Апеннинского полуострова. Потом он, быть может, переправляется через Мессинский пролив и попадает в Сицилию.
Время было тревожное. Сто турецких военных кораблей — грозный флот под командой опытного адмирала, вооруженный пушками и снаряжением для абордажных боев, именно в эту пору прорвался в Средиземное море. Турки хотели оказать поддержку Франции в борьбе с императором Карлом V. Их корабельная артиллерия обстреляла Реджио ди Калабри, а флот с боем прошел через Мессинский пролив мимо пылающего города и поплыл дальше к Неаполю.
У Брейгеля есть рисунки — «Горящий Реджио» и «Морской бой в Мессинском проливе». Очень может быть, что он изобразил эти события по собственным впечатлениям. Время пожара известно — это июль 1552 года. Вот и еще одна дата в биографии Брейгеля. Она устанавливается косвенно, но позволяет твердо сказать, что он был здесь, во всяком случае, не раньше, чем произошел этот пожар. По рисунку «Бой в Мессинском проливе» после возвращения Брейгеля на родину была сделана гравюра, которая стала широко известной.
Небо покрыто грозными клубящимися тучами. В проливе великое множество кораблей: многопалубные и многопушечные парусники, узкие, низко сидящие в воде гребные галеры. Над водой — округлые облака пороховых разрывов, над горящим Реджио — дым пожаров.
Поразительно изображены корабли! Их конструкция, их паруса и пушки переданы с таким знанием дела, с такой тщательностью и подробностью, что к этим изображениям долгое время обращались историки флота, которых интересовало устройство военных кораблей XVI века. Но вместе с тем суда даны в таких смелых ракурсах, с такими смелыми отступлениями от формально понятых правил перспективы, с таким грозным напряжением, что кажутся живыми существами, могучими и одушевленными созданиями. Чувствуется, что художник не только всматривался в корабли у себя на родине, но и любовался ими, видел в них окрыленных вестников далеких морей. Если можно так сказать, корабли на этой гравюре были для него понятнее, чем люди, столкнувшие их в бою, зрелище морского сражения показалось ему скорее прекрасным, хотя и грозным, чем ужасным.
Впоследствии, когда Брейгель вернется на родину, когда он станет старше, война и сражение еще не раз станут его темой, но изображать он это будет совсем иначе.
Морской пейзаж рисунка, по которому сделана гравюра, был нарисован отдельно по наброскам с натуры, а корабли в свою очередь тоже отдельно и лишь затем соединены вместе на одном листе.
И все-таки здесь нельзя говорить о простом совмещении на одном листе пейзажа и кораблей. Зарисовки различных кораблей, которые он делал и у себя на родине и в Италии (в Нидерландах он галер видеть не мог, они у северных берегов не плавали), были, верно, спокойными учебными рисунками, сделанными, чтобы разобраться в устройстве кораблей, понять и запомнить его. Но в драматическую композицию сражения они не могли быть просто перенесены, их образы были глубоко переосмыслены в духе ее напряженного замысла. Вероятно, и совмещение двух перспектив — пейзаж изображен в одной, корабли в другой — не следствие неумелости, а сознательный прием, который часто применяли итальянцы.
Итак, Брейгель попал в Южную Италию, а быть может, и в Сицилию, и задержался здесь на некоторое время. Путь с юга Италии в Рим через Калабрию был труднодоступен, морской, через Неаполь, — небезопасен.
Нужно было ждать. Можно было оглянуться назад на те несколько месяцев, которые он провел в пути. Он начал путешествовать весной и шел на юг навстречу лету. Весенний воздух Фландрии был полон влажной свежести. По Франции Брейгель проходил в пору сенокоса. Здесь все — и крестьянские хижины, и костюмы крестьян, и колодцы, и изгороди — все было непривычным, не таким, как на родине. Такой нищеты, как во Франции, он в нидерландской деревне не видывал. Но таким же, как дома, был запах скошенной вянущей травы. Такими же были косы. Такими же были движения косарей. И звук от косы был тот же. Брейгель хорошо знал эту работу со времен своего деревенского детства. В дороге он иногда помогал косарям. Расплатиться с ним они не могли, да и не это ему было нужно. Ему хотелось еще раз ощутить изнутри напряженность их движений, поймать их ритм, чтобы отложить его в кладовую своей памяти.