Питер-кролик и другие

Поттер Беатрикс

— Симпкин, — сказал портной. — А где же моток вишнёвого шёлка для шнурка?

Но Симпкин молча поставил горшочек с молоком на полку и подозрительно поглядел на перевёрнутые чашки. Куда подевался его ужин из прекрасных жирненьких мышек?

— Симпкин, — сказал портной, — где мой вишнёвый моток?

Симпкин незаметно сунул свёрточек с шёлком в чайник для заварки и, не отвечая на вопрос, только плевался и ворчал на хозяина. Если бы он умел пользоваться человеческим языком, он, несомненно, в свою очередь спросил бы:

— А где мои мыши?

— Увы, я конченый человек! — вздохнул портной из Глостера и в глубокой печали отправился спать.

Всю эту долгую ночь Симпкин шарил и шарил по всей кухне, заглядывал

в буфеты, и ящики, и за деревянную стенную обшивку. Он поискал даже в чайнике, куда он спрятал моток вишнёвого шёлка, но решительно нигде не мог найти ни одной мышки!

Когда портной начинал что-то бормотать во сне, Симпкин говорил: „Миауу-гррр!“ — и вообще издавал те странные и противные звуки, которыми кошки обычно изъясняются по ночам.

А бедный портной заболел лихорадкой. Он метался во сне в своей деревянной кровати под балдахином и всё время повторял:

— Не хватает шнурочка! Не хватает шнурочка!

Он проболел весь следующий день и ещё следующий. Что ж это будет с камзолом вишнёвого цвета? В портняжной мастерской на столе лежали выкроенные кусочки атласа и расшитого шёлка, и была прорезана ровно двадцать одна петелька. Кто же, кто же сошьёт их, кто зайдёт в мастерскую, раз все задвижки на окнах задвинуты и дверь крепко заперта на замок?

Но какие замки помешают маленьким сереньким мышкам? Они и без всяких ключей спокойно входят во все старые дома в городе Глостере!

А люди в это время спешили на рынок, с трудом продираясь сквозь густую снежную пелену. Они торопились купить рождественских гусей и индеек, надо ведь было ещё успеть испечь рождественские пироги. И только бедного портного и голодного Сим-пкина не ждал никакой ужин на Рождество!

Портной лежал в жару три дня и три ночи. И вот уже наступил Сочельник, и было уже довольно поздно. Луна взобралась высоко в небо, повисла над крышами и каминными трубами, глянула вниз на домик рядом с городским колледжем. Света не было ни в одном из домов. В городе стояла тишина. Весь город Глостер крепко спал под плотным снежным одеялом.

Симпкину страх как хотелось есть. Он стоял возле кровати с балдахином и мяукал, спрашивая, куда же подевались его мыши.

Но это только в старых сказках рассказывается, что будто бы в ночь перед Рождеством звери начинают говорить человеческими словами. Правда, изредка встречаются такие люди, которые уверяют, будто понимают, что звери говорят.

Когда часы на городском Соборе пробили полночь, Симпкину показалось, что он услышал ответ на свой вопрос. Он выбрался из дому и пошёл по заснеженным улицам. Со всех коньков старых глостерских крыш доносились тысячи весёлых голосов, которые распевали старинные рождественские гимны — все, какие мне довелось в жизни услышать, а некоторые и не доводилось вовсе никогда.

Сперва Симпкин разобрал, что прокричал петух:

— Хозяйка, вставай, пеки пироги!

— Ой-ей-ей-ей! — вздохнул голодный Симпкин.

На одном из чердаков зажёгся свет, послышался топот танцующих кошачьих лап.

— Тра-та-та, тра-та-та, вышла кошка за кота! — пробормотал Симпкин. — Все коты в городе Глостере пляшут, кроме меня.

Под деревянными стрехами все воробышки-скворушки распевали в ожидании рождественского пирога. На соборной колокольне пробудились галки. И хотя на дворе стояла полночь, вовсю заливались дрозды и малиновки: воздух так и звенел от тоненьких птичьих голосов. У бедного голодного Симпкина всё это вызывало одну лишь досаду. Особенно его сердили пронзительные голоса, доносившиеся из-за деревянной решётки в каком-то чердачном окне. Наверняка голоса эти принадлежали летучим мышам. Вечно они в самые лютые морозы что-то бормочут во сне, ну прямо как старый портной из Глостера. Они выговаривали нечто загадочное, что-то вроде:

„Ззум“, — сказал зелёный шмель. „Жжу“, — пчела сказала. Скажем мы и „ззум“ и „жжу“ И все начнём сначала.

Симпкин пошёл прочь, потряхивая ушами, точно у него в шапке засела пчела.

Из окошка портняжной мастерской на улицу падал свет. Когда Симпкин подкрался к окну и заглянул внутрь, он увидел, что там горит множество свечей. До него донеслось звяканье ножниц, треск обрываемых ниток, а тоненькие мышиные голосочки весело пели:

Двадцать три портняжки Пошли ловить улитку, С собою захвативши Сиреневую нитку. Из них один портняжка, Чей был всех выше рост, Улитку подрядился К утру поймать за хвост. Но хитрая улитка, На них наставив рожки, Заставила портняжек Спасаться по дорожке! Бегите, бегите, а не то забодает!

И тут же, не сделав и минутной передышки, тоненькие мышиные голосочки опять завели песенку:

Муку для нашей леди Просеем через сито, Овсяные лепёшки Уложены в корыто. Каштаны жарить будем Мы в печке целый час…

— Мяу! Мяу! — прервал их пение Симпкин и стал скрестись в дверь. Но ключ-то ведь находился у портного под подушкой, и коту было никак не войти в дверь.

Серенькие мышки только посмеялись над ним и снова затянули хором:

За прялками сидели Три мышки у окошка, В окошко постучалась К ним миссис Пусси — кошка. — Чем заняты, ребята? — Прядём из шерсти пряжу. Прядём её прилежно Отнюдь не на продажу! Для джентльменов платье Из пряжи будет выткано. — Впустите на минутку, Я стану резать нитки вам, Перекушу — и сразу начну мотать в клубки. — Ах нет, не надо, право, Не впустим, миссис Пусси, А ну как вместо ниток Нам головы откусишь!

— Мяу! Мяу! — завопил Симпкин, а мышки сказали:

— Хей, дидл, динкети? И тут же запели:

Хей, диддл, динкети, поппети, пет! На каждом купце красный плащик надет: Шёлковый ворот, подол меховой. Купцы с весёлой песней идут по мостовой.

Мышки при этом отбивали такт серебряными напёрсточками, но Симпкину все эти песни не нравились нисколечко.

Он всё принюхивался и мяукал под дверью. А из-за двери неслись уж совсем чудные припевки: