Шрифт:
I
Село Подлсное въ большомъ переполох. Къ крестьянину Ивану Захарову пріхалъ въ гости изъ Петербурга его двоюродный братъ купецъ Харлюзинъ, когда-то тоже крестьянинъ села Подлснаго, но лтъ двадцать пять уже не бывавшій въ немъ. Харлюзинъ привезъ и жену свою, дабы показать ей то мсто, гд онъ родился и провелъ свое дтство. Харлюзинъ пріхалъ только вчера вечеромъ и произвелъ такой переполохъ среди крестьянъ, что большинство изъ нихъ наутро и на работы не пошло. Вотъ стоятъ они около избы Ивана Захарова и ждутъ, чтобы увидть Харлюзина и его жену,
Все это считаетъ себя родственниками Харлюзину и пришло съ надеждой на срывку подарка или по крайней мр угощенія. Нкоторые то и дло забгаютъ на дворъ, возвращаются и сообщаютъ:
— Спитъ еще. Не вставалъ. Вишь, какой! По-питерски…
— Да вдь богатйшіе-то купцы все такъ. Люди къ обдни — а они только еще глаза протираютъ. Бывалъ я въ Питер-то… знаю… поясняетъ кудластый мужикъ въ разорванномъ картуз.
— А очень разв богатъ? задаетъ вопросъ босоногая баба въ ситцевомъ платк.
— Страсть. Одинъ домъ тысячевъ тридцать стоитъ. Каменный. Самиха у него и по буднямъ кром какъ въ матерчатыхъ платьяхъ не щеголяетъ. Вотъ ты и смотри на него… А когда-то вотъ тутъ, у насъ, въ деревн родился, босоногій по лужамъ прыгалъ да баловался. За волосья я его таскивалъ. Сколько разъ таскивалъ. Родня вдь тоже… Надо было поучить.
— Съ которой стороны онъ теб родня-то?
— А въ сватовств. Отецъ его въ сватовств намъ приходился, ну и онъ стало-быть…
— Ну, намъ ближе… Намъ какъ возможно… Намъ онъ по Ивану Захарычу ежели, то совсмъ близкая родня, говоритъ баба. — За Иваномъ-то Захаровымъ вдь моя племянница выдана, а Харлюзинъ-то Иванъ Тимофичъ двоюродный братанъ Ивану Захарову.
— Такъ гд жъ тутъ ближе! Это седьмая вода на кисел… возражаетъ плшивый мужикъ безъ шапки. — Вотъ намъ онъ родня, такъ родня.
— А вамъ онъ какъ же?..
— Да мать евонная изъ дома моего дяди взята была — во какая родня. Дядина она дочка, а мн, стало быть, сестра двоюродная.
— Такъ, стало быть, ты ему дядя?
— Дядя и есть. Самый близкій дядя. Когда матка евонная замужъ-то выходила, я какъ помню! Помню чудесно…
Со двора выбгаетъ рябой мужиченко съ клинистой бородкой.
— Всталъ. У рукомойника умывается, сообщаетъ онъ. — Дочка Ивана Захарыча самоваръ около крыльца ставитъ. Сейчасъ будутъ чай пить. Я подошелъ къ нему: «съ пріздомъ, говорю, Иванъ Тимофичъ, дай вамъ Богъ въ радости»… Глядитъ и не узналъ. «Не узнаешь?» говорю. «Не узнаю». «Въ сватовст, говорю, приходимся. Пантелей Михайловъ я». «Гд, говоритъ, узнать, коли по четырнадцатому году изъ деревни я ухалъ». Чай будутъ пить на задахъ, на огород, Иванъ Захаровъ и столъ туда понесъ.
— На огород? Такъ надо туда итти.
Вся толпа перекочевываетъ на зады и останавливается у огороднаго плетня. Трое ребятишекъ залзаютъ на дерево.
На огородъ между тмъ вынесли столъ, покрыли его холстиной. Жена и дочь Ивана Захарова разставляли на стол чашки.
— Алена Митревна! Подь-ка сюда. Разскажи, чмъ онъ теб поклонился, манитъ какая-то баба жену Ивана Захарова.
— Посл, Устиновна, посл все покажу. Некогда теперь.
— Ты только крикни мн: шелковымъ товаромъ
— Шелковымъ, шелковымъ.
— А дочк-то твоей?
— Потомъ. Надо еще за молокомъ бжать.
Хозяйка скрывается. Дочь, перегибаясь корпусомъ назадъ, тащитъ на столъ большой кипящій самоваръ. Появляется большая дворовая собака и начинаетъ обнюхивать ножки стола.
— И Шарикъ-то радъ. И ему пожива будетъ. Хлбцемъ купецъ покормитъ, замчаетъ кто-то.
На огород показывается Харлюзинъ. Онъ въ шелковомъ халат на распашку и поглаживаетъ объемистое чрево. Сзади его, переваливаясь съ ноги на ногу, идетъ жена его, полная дама въ ситцевой блуз. Ситецъ не уклоняется отъ наблюденія бабъ.
— А говорили, въ шелкахъ вся! Брислетки на рукахъ! бормочутъ он. — Гд же тутъ шелки-то? Такъ себ ситчикъ простенькій, стиранный.
Мужики снимаютъ шапки и кричатъ изъ-за плетня:
— Здравствуй, Иванъ Тимофичъ! Съ благополучнымъ пріздомъ! Дай Богъ теб въ радости на родин… И хозяюшк твоей почтеніе… И ей дай Богъ… Не знаемъ только, какъ величать-то ее у тебя.
— Здравствуйте, други любезные, здравствуйте… отвчаетъ Харлюзинъ.
— Вспомнилъ ли насъ, батюшка Иванъ Тимофичъ? Мы такъ тебя помнимъ чудесно. Вдь съ родни приходимся.
— Гд же припомнить, господа! Столько уже лтъ…
— У богатыхъ-то всегда память коротка насчетъ бднаго сословія, Иванъ Тимофичъ, замчаетъ лысый мужикъ. — А мы теб родня близкая. Мамашенька твоя покойница, дай Богъ ей царство небесное, какъ разъ мн троюродной теткой приходится.
— Да вдь ужъ здсь по деревн вс родня… что говорить… Вотъ и намъ тоже… Нашъ батюшка покойникъ еще сменами помогалъ твоему батюшк. Дворы-то рядомъ были… заявляетъ баба. — Съ пріздомъ тебя, кормилецъ! Авось, Афимью вспомнишь! Тетка вдь теб. Хоть дальняя, я тетка.
— Ршительно, господа, никого не помню… разводитъ руками Харлюзинъ. — Ну, да вотъ познакомимся. Очень пріятно.
— Хлба-соли къ намъ откушать милости просимъ, Иванъ Тимофичъ. Съ супругой просимъ… кланяется лысый мужикъ. — Ефремъ я… Въ сватовств мы родней-то приходимся. Ужъ не обидь.
— Зайду, зайду. Вотъ только маленько поосмотримся.
— Иванъ Тимофичъ! А меня, стараго пса, помнишь? спрашиваетъ кудластый мужикъ. — Ты и намъ въ сватовств родня. Бывало, я тебя какъ сгребу маленькаго за волосья, а ты меня сейчасъ просить: «дяденька, Давыдъ Андреичъ, не таскай меня, я выросту большой, такъ рубаху теб ситцевую подарю, полштофъ выставлю, рублемъ поклонюсь». Вотъ теперь посмотримъ, гд твоя правда. Помнишь ли Давыдку-то?
— Ршительно не помню.
— Ахъ, ты какой! Грхъ сродственниковъ-то позабывать. Ну, да за это мы съ тебя пять лишнихъ стаканчиковъ…
Харлюзинъ промолчалъ и сталъ отходить отъ плетня. Мужики и бабы въ недоумніи начали перешептываться.
— Носъ задираетъ! Вонъ оно и смотри! донеслось ему въ догонку. — Питерская штучка.
— Иванъ Тимофичъ! Ты ужъ тамъ какъ хочешь, а съ пріздомъ тебя поздравить надо! крикнулъ кудластый мужикъ. — Безъ этого, другъ любезный, нельзя. Мы за этимъ и пришли. Какъ знаешь, а по стаканчику поднеси! Кабакъ теперь открытъ и за четверткой я живо спорхаю.