Шрифт:
Пролог.
Эта история произошла одиннадцать… нет, уже двенадцать лет тому назад. К счастью, большинство участников тех событий живы и здоровы, и чтобы не ставить их в неловкое положение, мне пришлось изменить все имена, фамилии и даты. Поэтому возможные совпадения – это лишь совпадения.
Только один факт был выдуман и не соответствует действительности. Да простят меня (и поймут) мои коллеги, которым и посвящена эта книга! Конечно, я помню, что при асистолии электроимпульсная терапия (дефибрилляция) не используется. Итак…
Глава 1.
Незаметно
Тут, конечно, зазвонил телефон. Сердце мое отреагировало тахикардией на пятую симфонию великого немецкого композитора.
– Алло, реанимация, – невозмутимо ответила дежурная медсестра Анжела. Она сидела за столом, заполняя какие-то журналы. – Все поняла! – нетерпеливо оборвала она разговор и коротко сообщила мне: – Судорожный с остановкой на отделении! (Прим. автора: Имеется в виду приступ судорог с остановкой дыхания.)
А затем, крутанувшись на стуле в сторону коридора, заорала так, что шевельнулся больной, находившийся под наркозом: – Паша! Подъем! На отделении остановка!
Послышался грохот – это медбрат, дремавший на каталке в коридоре, свалился на пол. Через мгновение он с дефибриллятором в руках пронесся в сторону выхода из реанимации.
– А чемодан? Вот, блин! – завопила ему вслед Анжела и, схватив серый пластиковый кейс, ринулась за ним.
Я, вооружившись ларингоскопом, интубационными трубками разного диаметра, проводником и фонендоскопом, бросился в сторону черной лестницы – так было быстрее. Санитарка едва успела убрать ведро с водой, а через швабру я перепрыгнул. Два лестничных пролета – и я вбежал на соседнее отделение.
Полутемный коридор, несколько кроватей. Бегу к той, вокруг которой суетятся медсестра, доктор, какие-то люди. Расталкиваю, вижу полураздетого мужчину. Слышу: «Судороги… хрипел… не дышал…» Лицо синее. Пульс на сонной артерии редкий, но ощутимый. Затрудненный шумный вдох с жутким прерывистым стоном. Клонические подергивания кистей рук. Осторожно завожу ларингоскоп в ротовую полость больному. Чувствую, как Анжела одевает на меня защитные очки. Больной тут же кашляет, и стекла покрываются брызгами мокроты. Вот вход в гортань. Но голосовой щели не видно – какой-то посторонний предмет розового цвета плотно застрял там…
– Черт! Это зубной протез! – догадался я.
Я поддерживал клинком ларингоскопа язык и надгортанник больного, при этом кусок сломанного протеза чуть смещался кнаружи, давая воздуху проникать в легкие. От мышечного напряжения левая рука ныла.
– Режем горло? – возбужденно предложил молодой доктор и протянул мне скальпель. Мне захотелось его пнуть.
– Нужен корнцанг, – пробормотал я, понимая, что вряд ли этот инструмент был в нашем кейсе.
И тут случилось чудо – Паша неожиданно извлек из своего бокового кармана кровоостанавливающий хирургический зажим:
– Москит сойдет?
Захватив изогнутыми тонкими концами обломок съемного протеза, я осторожно стал тянуть его на себя… Черт! Скользкая пластмасса сорвалась. Но больной успел сделать полный вдох и выдохнул на меня не меньше литра воздуха, пропитанного перегаром. Я скривился от боли в левой руке и поморщился от неприятного запаха.
А протез немного изменил положение, показав мне коронку зуба, за которую я ухватился и стал тянуть…
– Надо было трахеотомию делать, – разочарованно произнес дежурный доктор, рассматривая извлеченный обломок.
– Харакири себе сделай, – вполголоса сказал Паша, обрабатывая москит антисептиком.
Помиравший вдруг открыл глаза и обвел нас изумленным и мутным взором. Неизвестно, что ему померещилось, но, откашлявшись и сплюнув, он шепеляво произнес:
– Валите от меня, черти! Хрен вам, а не Федька Щукин!
– Доктор, молодец! – похвалила меня медсестра, когда мы входили в реанимацию. Я приосанился. – Хорошо, что горло не резал, а то пришлось бы его к нам тащить, а у нас мест нет, – пояснила она.
– А откуда у тебя взялся зажим? – поинтересовался я у Паши.
– На нейрохирургии утром взял. В долг, – ответил медбрат.
– В долг, – усмехнулась Анжела и покачала головой.
– Всё тихо! – доложила нам санитарка. – Как велели: всех впускала, никого не выпускала.
В коридоре сидела на стуле медсестра, как выяснилось, с гинекологии. Она ждала нас, чтобы попросить в долг магнезию. А в реанимационном зале у поста медсестры стоял молодой доктор, он был в колпаке и в маске, а в руках держал какие-то бумаги.
– Просили вам передать, – сказал он и вручил мне пачку чьих-то анализов.
Я посмотрел фамилии – таких у нас не было.
– Это не наши, – покачал я головой.
– Да? – он приподнял брови, темные глаза округлились. – Сказали «кардиореанимация».
– А мы «нейро», – я устало присел на стол. – Вы здесь недавно работаете?
– Да, – кивнул он, – я новый врач из приемного отделения. Ну, тогда извините.
И он пошел к выходу.
Наступило затишье. Редкий момент в жизни реанимации. Конечно, тишина стояла относительная: аппараты ИВЛ монотонно гудели, мониторы ритмично пикали, озвучивая правильные сокращения сердца, и негромко играло радио на сестринском посту. Может, это и не самые приятные звуки, но зато успокаивающие. Я окинул взором погруженный в полумрак реанимационный зал и удовлетворенно улыбнулся, поскольку нет для реаниматолога картины лучше, чем синусовый сердечный ритм на мониторе и пульсирующая кривая сатурации со значениями выше 93. Действует, как море на курортника – умиротворяюще.