Питирим

Костылев Валентин Иванович

– Приказано тебя в кандалах вернуть в Нижний, в Духовный приказ. Из Питербурха указ получен. Строгий.

Связанного сержанта поволокли во двор. Положили его там на солому. Около него оставили двух караульных.

– Солдаты!
– кричал в сенях "тюремный пристав" так, что сержант все слышал.
– Колодника Софрона Андреева приказ мой, по повелению его величества государя императора, из железа вынуть... а ваше начальство нами связано будет, заковано и отвезено в Нижний... и подвергнуто нещадной пытке святым огненным калением.

– Так им, иродам, и надо!
– одобрил чей-то сочный голос.

Слушал

сержант, и как ему ни было больно после вязания его дюжими "гвардейцами" и как ни тяжело ему было вдруг лишиться свободы, однако его охватило страшное любопытство: что же за начальник такой вдруг объявился ночью, привел гвардейцев на постоялый двор, разбудил его, именем царя шутовки освобождает колодника, а его, сержанта, дворянина чистых кровей, верностью престолу отмеченного, кует в кандалы и отправляет обратно в Нижний, да еще в Духовный приказ? "А может быть, власть изменилась, раскольники захватили город и распоряжаются гвардией?" Сержант Боголюбов никогда не доверял солдатам, в его глазах они мало отличались от разбойников. И мужикам он не доверял, и купцам, и монахам. "Только на дворянство по-настоящему может опираться царь". Это известно. А тут дворянина же арестовывают и куют в кандалы? Явное дело, в государстве произошло какое-то изменение... Тем паче - атамана разбойников, прославленного своими зверствами над дворянами, да и раскольщика, притом же, на волю отпускают. И кто же? Сами же гвардейцы, царевы же слуги, защитники престола и дворян... Что такое?!

Пока чистокровный дворянин размышлял о непонятности неожиданного превращения его из офицера в колодника, "тюремный пристав" продолжал действовать. При свете фонаря расковывали солдаты под его покрикивания Софрона. Да и сам колодник весьма помог этому, ибо зело опытен был он в отмыкании кандальных затворов.

– Теперь отдайте нам ваше оружие, - сказал новоявленный командир удивленным конвоирам колодника.
– Ваш начальник уже сложил его. Вот его сабля...

"Тюремный пристав" показал саблю Боголюбова. Солдаты подчинились. Софрон взял у них одно из ружей. "Тюремный пристав" заговорил торжественно:

– Вас мы отпускаем на волю. Не служите больше царю... Не надо. Места у нас на Руси много, а привалиться бедняку негде. В тесноте люди живут, а простору кругом - что хошь...

Софрон дернул "тюремного пристава" за рукав:

– Будет. Идем! Надо дело доделывать!

Утром муромцы были разбужены тревожным набатом. Из дома в дом пошла весть: ночью разбойники напали на постоялый двор, опасного колодника освободили, связали и неизвестно куда увезли офицера, конвой разогнали, обезоружив. Ямщики с ними заодно, тоже скрылись. Ловко обстряпано дельце!

Правда, для обывателей города Мурома не было особою новостью появление разбойничьей шайки - на то и дремучие муромские леса, чтобы там ворам таиться, - однако все же разговора было немало. А главное, объявились люди, которые уверяли, будто это и не разбойники даже, а такие же гвардейцы, как и конвой колодника. Пошли против власти. Какая-то старуха, жившая рядом с постоялым двором, сама видела.

– Уж не бунт ли, однако?!" - екало сердце у обывателей.

"Уж не сгонят ли Петра с престола?" - ворочались в головах грешные мысли.
– "Послал бы господь!"

Питирим застрял в северной столице - всем это известно, проезжал он через Муром же, - без него солдаты и взбунтовались, это теперь не трудно. Как говорится: "поп в гости - черт на погосте". А уж известно чуть ли не с сотворения мира, что "без кота мышам масленица". Да и мыши-то эти самые изголодались, особо в лесах Позаволжья. Ой! Мыши! Если бы то правда была, все бы люди вам в ножки поклонились!

Мучаясь в догадках, крестились обыватели на иконы усердно, от всей души, с радостной надеждой на лучшее будущее...

XI

Из Дмитровской башни на Благовещенскую площадь перед кремлем под командой Волынского вели гвардейцы диакона Александра. В кремле - ни души. Вход обывателям закрыт.

Ночью нападал снег. Теперь таял. Солдаты сапожищами месили грязь: "раз-два, раз-два!" Волынский шествовал во главе с громадной саблей наголо, неуклюжий, толстый, длинноусый. Оборачивался, покрикивал то на одного, то на другого гвардейца, косясь в сторону архиерейского дома.

Высокий и спокойный, босыми ногами шагал по снегу диакон. Отборные преображенские урядники шли у него с боков: желтые, бесстрастные, словно из дерева выдолбленные истуканы. В их кулаках - широкие лезвия палашей. Звенели ручные и ножные кандалы, а шею диакона сжимала железная рогатка. Острые ее зубья торчали во все стороны над плечами его, над спиной и над грудью.

Неистово бил в барабан пестрый какой-то, старательный барабанщик. Он закатил глаза к небу, ошеломленный сам тем грохотом, который наделал в утренней тишине.

Воронье всполошилось, побросав косматые гнезда в недрах берез. Взлетело, стараясь заглушить карканьем барабанный бой; нахохлившись, расселось на зубьях стены.

Волынский сердился: "Ржевский хитер, заболел. На меня все свалил. Не выдержал. Да выдержу ли и я-то эти казни египетские?"

А епископ все лютее становится. Как вернулся из Питера, так принялся за колодников. Ночью бес его разбирает. Бродит по тюрьмам, расспрашивает кандальников... И на кой черт ему понадобилось!

Злобно гаркнул Волынский на гвардейцев, с ненавистью оглядев диакона: "Туда тебе и дорога, сиволапый черт! Тоже в пророки полез!"

У окон маленьких деревянных домишек застыли бледные, испуганные лица кремлевских жителей. Заскулила собака у самых Дмитровских ворот, подняв морду и задрав одно ухо кверху.

На площадь по всем улицам, по всем переулочкам и закоулочкам и снизу, с Рождественской улицы, по тропинкам среди кустарников, по нагорью, стекался народ, извещенный попами накануне о предстоящей казни диакона Александра.

Событие незаурядное. Давно уж нижегородские палачи не нюхали крови. Люди озабоченно торопились, обгоняя друг друга, чтобы протискаться заранее поближе к помосту. Среди любопытных было много попов и монахов. Будто муравьиную кучу, разворотила монастырские гнезда весть о приговоре к смерти диакона Александра.

Собрались смотреть на казнь и Филька со Степанидой. Нарядились по-праздничному. А почему? Степанида сказала - чтобы "народ уважал". А на кой рожон это, когда диакона сжигать будут? Филька высказал Степаниде свою мысль. Она посмотрела на него недовольно. "Чай, не тебя будут сжигать, а его..." Надула губы. Вот и пойми ее. А накануне слез реки пролила, жалеючи диакона.