Питомник. Книга 2
Шрифт:
– Ну а на самом деле кто ты? Строго между нами, Эдик.
– Чтоб она сгорела, – выкрикнул Радченко, почти не владея собой.
– Коллекция или продавщица? – наслаждаясь нервной слабостью собеседника, уточнил П.П.
– Не знаю! Обе! – Радченко тяжело опустился на траву, но тут же вскочил и грациозно изогнулся, пытаясь заглянуть самому себе за спину, не измарались ли светлые брюки.
– Да, плохо дело, Эдик, влип ты серьезно. Но ты не огорчайся, бывает хуже. Пару недель назад в торговом центре на Старой Безыменской сразу два магазина взорвалось. Говорят, сопляки-экстремисты пошутили. А месяц назад в мебельном салоне у Кольцевой дороги полкило тротила бабахнуло. Там вроде чечены. Прямо мода какая-то пошла, торговые точки взрывать. – П.П. положил
Что ответил менеджер, Варя не слышала, они отошли слишком далеко. Выглянув из-за дубового ствола, она увидела, как они остановились, менеджер полез во внутренний карман пиджака. Не сложно было догадаться, что Эдик вовсе не кретин, совсем наоборот. Он отсчитывал П.П. аванс. Они постояли еще минуту и пошли назад, к ресторану. Варя быстро спряталась и услышала конец разговора:
– Ну, это не проблема, главное, чтобы они у тебя были готовы к моменту выполнения заказа. Тебе человек позвонит, в тот же день передаст от меня большой привет и назначит встречу, – сказал П.П.
– А кто именно? Он сейчас здесь? – взволнованно спросил менеджер.
– Не суетись, – усмехнулся П.П. – Расслабься и получай удовольствие.
– Я должен заранее знать, все-таки такая сумма…
Они шагнули на веранду, и больше Варя ничего не слышала. Тогда, неделю назад, она не придала особого значения этому разговору. Ей было приятно, что удалось так легко и незаметно влезть в интимные дела Петюни. Именно левые заказы были его интимом, а вовсе не юные красотки-провинциалки, которых он менял с поразительной скоростью. Пныря не терпел, когда его люди подрабатывали на стороне. Опять, как в случае с сочинской коронацией, она многое знала, но не имела доказательств, которым поверил бы Пныря.
Иногда ей казалось, что, выслеживая П.П., подслушивая, крутясь рядом с ним, она рискует напрасно. Рано или поздно он заподозрит неладное, и ее шпионство может кончиться плохо. Она все время напряженно думала, что такое должно произойти, чтобы у нее появилась возможность выложить Пныре всю правду о его верном псе Петюне.
Теперь она знала, что рисковала не зря. Бабахнул взрыв, погиб единственный любимый племянник Пныри. К этому моменту Варя имела достаточно информации, чтобы начать действовать в своих интересах.
«Везет не только дуракам, но и беременным женщинам», – подумала она, сняла с шеи тонкий шелковый шарф, накинула на голову и вошла в храм, где у образа Пантелеймона Целителя ждал ее взволнованный менеджер. Кроме нескольких старушек, прибиравших после вечерней службы, никого не было. Варя купила пять свечек, не спеша обошла образа, задержалась у правого притвора и, встретившись взглядом с менеджером, кивнула на открытую дверь. Из притвора можно было попасть на задний двор храма, оттуда через калитку уйти незаметно.
– Я почему-то так и думал, что это будете вы, – быстро прошептал Радченко, поравнявшись с ней у двери.
– Уходим отсюда, – процедила Варя сквозь зубы, – за вами следят. Черная «Волга» с антенной.
Он уставился на нее круглыми испуганными глазами, открыл рот, застрял в дверях. Варя схватила его за влажную руку, поволокла наружу. Они были уже на улице, когда из церкви послышался громкий, сердитый старушечий голос:
– Бессовестный! В храм в Божий в трусах! Иди отсюда, иди, я сказала! Батюшка, батюшка, посмотрите, срам-то какой, сейчас милицию вызовем, пошел отсюда!!
Варя потянула менеджера за руку так резко, что он чуть не упал. Ей не надо было возвращаться, чтобы узнать, кто и почему мог вломиться в храм в шортах, которые старушка свечница назвала трусами.
Глава тридцать третья
Глядя в окно электрички на проплывающий подмосковный пейзаж, Фердинанд Леопольдович Лунц видел перед собой лицо Лики, бледное, как туман, но совершенно живое. Он знал, что теперь, сколько ни осталось ему жить, пару часов или пару десятков лет, он будет видеть мир только сквозь прозрачные светло-серые глаза Лики, только так, потому что собственное зрение ему больше не нужно.
По вагону медленно прошли три милиционера. Фердинанд сжался и перестал дышать.
«Дурак, – равнодушно сказал он самому себе. – У тебя на лбу ничего не написано. Трус и дурак».
На прозрачных губах Лики задрожала грустная виноватая улыбка. Так она улыбалась, когда не видела выхода.
– Нет, Лика, нет, – шепотом обратился он к немытому окну. – На этот раз я все буду решать сам.
– Что, сынок? – старушка напротив подалась вперед. – Повтори, я не расслышала.
– А? Нет, ничего, простите. – Фердинанд понял, что говорит вслух, и испугался. Однако как же не говорить, если вот она, Лика, глядит на него и требует, чтобы он на ближайшей станции вышел из электрички, вернулся в Москву, позвонил следователю Бородину и рассказал ему все?
«Я не верю им, Лика , – продолжил он уже про себя, стараясь не шевелить губами. – Они отменили смертную казнь, он будет жить долго, он приспособится к тюрьме, это его стихия. А потом объявят очередную амнистию, он отлично заживет на воле. Не смотри на меня так, я знаю, ты всех простила, даже его. Тебе больше ничего не нужно. Но это нужно мне, попробуй понять. Вспомни, что ты чувствовала, когда заглянула в подвальное окошко. Я видел это окошко. Теперь оно замазано черной краской. Что им стоило сделать это раньше? И почему именно в ту ночь отменили сразу две последние электрички? Неужели, чтобы кончился этот кошмар, понадобилась твоя жизнь? Неужели никто не догадывался, что творится в счастливом многодетном семействе? Туда приезжали толпы журналистов, туда каждый день приходили учителя, и все были в полном восторге. Помнишь, как ты заплакала, когда узнала, что Люся беременна? Девочку тошнило и рвало, ты повела ее в платную поликлинику, чтобы проверили желудок, кишечник, ей сделали ультразвук брюшной полости и сообщили тебе потрясающую новость. Тогда ты поняла, что не сошла с ума, не было у тебя никакого обморока, никаких галлюцинаций и кошмарных снов. Все, что ты увидела сквозь маленькое подвальное окно, происходило на самом деле. Тебе надо было действовать разумно и осмотрительно или не действовать вообще. Но ты слишком была потрясена, ты рвалась в бой, забыла об осторожности и не желала прислушаться к моим советам. Вместо того чтобы беспокоиться за собственную безопасность, ты волновалась, как Люся переживет аборт, ты говорила, она такая маленькая, она испугается. Наверное, уже знаешь, аборта не потребовалось. И более всего тебя угнетало чувство бессилия, ты плакала оттого, что не могла защитить это странное несчастное существо, единственное живое существо, которое ты любила, когда не стало Ольги и твоей мамы».
– Следующая станция Лобня, – объявил механический голос.
Фердинанд поднялся, вышел в тамбур и закурил. Лика стояла рядом и морщилась от дыма.
«Ну да, я вижу, у меня трясутся руки. Ничего страшного. Я выйду на свежий воздух, пройду рощу и успокоюсь. У меня нет других вариантов. Я не могу полагаться на капитана Косицкого, на следователя Бородина. Я для них стал первым подозреваемым. Они всерьез уверяли меня, будто я тебя убил, Лика. Ты видишь, насколько они тупы и бездарны? Устроили обыск у Ларисы, обшарили мою пустую конуру в коммуналке, но туда, куда следовало, не догадались заглянуть. Между прочим, во время обыска я нервничал сильней, чем сейчас. Оказалось, напрасно. В моем клоповнике кто-то постоянно стирает белье. Тазы стоят в ванной и в кухне. Им не пришло в голову, что пистолет можно просто завернуть в несколько слоев полиэтилена и положить на дно таза с чужим замоченным бельем. Это было надежно. Ведь никто из коммунальных кумушек не станет стирать, когда в квартире происходит такая забава, как обыск. А французский журнал я сжег ночью на помойке. Там много фотографий, они могли догадаться. Я не хочу, чтобы они пришли первыми, у них нет смертной казни».