Питомник
Шрифт:
Первым опомнился пианист. Он встал, подошел к старику, обнял его за плечи. Они были одного возраста, одного роста, но пианист выглядел крупнее, крепче.
— Вова, ну что ты? — спросил он Пнырю и заглянул ему в глаза. — Не факт, что он там. Не факт, понимаешь?
— Я чувствую, — прохрипел Пныря, — я слишком привязался к нему, слишком люблю его, гаденыша, своих-то нет.
— Да что ж ты его хоронишь раньше времени? — покачал головой пианист. — Отправь ребят, пусть все узнают. Сотовый при нем?
— Сотовый есть, и ребят я отправлю.
— Кто? — шепотом спросил пианист.
— Желающие найдутся.
— Кто слышал, что ты собираешься в галерею? — уточнил пианист. — Вспомни, кто слышал, но не знает, что тебя там нет?
— Молодец, Михалыч! — Пныря вдруг распрямился, глаза его сухо страшно блеснули из глубоких глазниц, он схватил со стола радиотелефон и, уже набирая номер, рявкнул охранникам:
— Ну, что застыли? Сева, дуй туда, к оцеплению, Коля, проверь машину и здесь все еще раз хорошенько проверь. Петра вызови срочно.
— Так это… — растерянно моргнул охранник — Петр Петрович в отпуске, в Испании. Только вчера улетел.
— Пусть назад летит! — рявкнул Пныря так, что задрожала посуда. — Чтобы к вечеру явился!
Телефон племянника был отключен. Зато Петр Петрович, начальник Пныриной службы безопасности, ответил тут же. Охранник передал трубку Пныре. Судя по звуковому сопровождению, Петр Петрович находился в этот момент на пляже.
— Хорошо, вылетаю ближайшим рейсом, — ответил он без всяких вопросов и возражений.
Пныря отбросил телефон и посмотрел на часы. Именно сейчас, сию минуту, его племянник Геннадий Николаевич Ларчиков должен был явиться в ресторан обедать. Пныря залпом выпил холодный апельсиновый сок. Больше всего ему сейчас хотелось заткнуть свою проклятую интуицию, как затыкают уши, но десятилетия бурной воровской жизни с отсидками, голодовками по сорок дней, перестрелками, предательствами, горой трупов союзников и противников даром не проходят. Чутье старого вора обострилось до невозможности. Он, как троянская царевна Кассандра, умел предчувствовать опасность и беду.
Пророчествам мифологической красавицы никто не верил, а безошибочному чутью вора Пныри доверяли многие. И правильно делали.
Через несколько минут у входа в ресторан завизжали тормоза. В зал ввалились двое накачанных молодых людей. Их лица и белые рубашки потемнели от крови и копоти. Они были легко ранены осколками разбитого окна, но отказались от помощи, с трудом прорвались через милицейское оцепление.
В момент взрыва надежные охранники, которым была доверена драгоценная жизнь Генаши пили пиво в баре торговой галереи. Гена Ларчиков сам отпустил их отдохнуть, он был скромным и добрым. Его смущало внимание, которым окружил его в Москве дядя, и он старался облегчить жизнь охранникам.
— Отдохните, ребята, — сказал он им за десять минут до взрыва, непосредственно в антикварном отделе, — здесь пусто, да и кому я нужен?
Воронежскому скромному инженеру хотелось побаловать
— Там бар на третьем этаже, идите, глотните холодного пивка, — предложил он охранникам.
Потом, сразу после взрыва, они выбрались из-под осколков и поспешили к Генаше. Вокруг была паника, крики, дым. Они упрямо делали племяннику искусственное дыхание, как если бы пытались спасти собственную жизнь. Но было поздно.
Пныря, увидев охранников без Генаши, не сказал ни слова. Уронил лысую голову на руки и тихо завыл, как побитый пес.
Сестрички давились от смеха, корчились, словно у обеих прихватило животы. Брызнули слезы, потекла тушь, и пришлось снять темные очки. Они пытались успокоиться, но стоило им взглянуть друг на друга, и накатывала новая, мощная волна хохота. Они шли по Большой Бронной и поддерживали друг друга, чтобы не упасть.
На Патриарших они отдышались. В начале бульвара был ларек, в котором продавались сардельки-гриль с жареной картошкой. Рядом стоял единственный столик. На солнечной стороне народу оказалось мало, а у ларька вообще никого, только одинокий пожилой толстячок читал газету на ближайшей лавочке.
Они заказали сардельки, купили две банки воды, одновременно упали на раскаленные пластиковые стулья, одинаково поморщились и охнули, вскрыли металлические банки с теплой колой, поднесли к губам. Света бросила на стол пачку сигарет.
— Ирка, доставай свой «ронсон». У моей «зиппо» горючее кончилось.
— Так быстро? Чего же ты не заправишь? — Ирина принялась рыться в сумке в поисках зажигалки.
— Наверняка уже потеряла, — усмехнулась Света, наблюдая, как сестра вытаскивает косметичку, щетку, газовый баллончик, пустой флакон из-под туалетной воды «Чарли», скомканный пакет от чипсов, несколько мятых пустых полиэтиленовых мешков, роман-ужастик в мягкой кроваво-черной обложке, нераспечатанную прозрачную упаковку с колготками, — ну что, барахольщица, потеряла? Классная была зажигалочка, покупай тебе после этого хорошие вещи. Ладно, вон тетенька нам ручкой машет, наши сардельки готовы. Я пойду, заберу, заодно попрошу зажигалку, а ты пока, уж будь добра, убери все со стола.
— Сардельки дрянные, из мяса дохлых собак, — проворчала Ира, — надо было пойти в «Макдоналдс».
— Ну, привет! Сама же сказала, что ненавидишь американскую жрачку.
— Там пирожки вполне приличные, и картошечка… — Ира принялась сгребать свое хозяйство назад, в сумку. — А вообще здесь лучше. Тихо, народу никого.
— Ну, куда ты суешь назад всякий мусор? Дай, я выброшу. — Света поднялась, прихватила пакет от чипсов, пустые мешки, флакон.
— Эй, подожди, там еще осталось на донышке!