Плач к небесам
Шрифт:
Наверное, это было инстинктивным порывом толпы, кинувшейся защитить его. Следовало позвать жандармов, и поэтому люди отослали убийцу куда подальше. Никто не хотел, чтобы жандармы решали, кто прав, а кто виноват.
Тонио был так слаб и напуган, что Гвидо пришлось сначала втаскивать его в кабриолет, а потом вести под руку через ворота консерватории. Тонио продолжал оглядываться назад, туда, откуда они пришли, даже когда Гвидо затащил его в свою темную студию.
Он пытался что-то сказать, но Гвидо жестом приказал молчать.
– Но я… я… – Тонио задыхался, словно ему не хватало воздуха.
Гвидо покачал головой и демонстративно сжал губы. Но, видя, что Тонио не понял, прошептал:
– Не говори ничего!
На следующий день Тонио пытался заниматься, поражаясь тому, что абсолютно владеет голосом и может с легкостью выполнять все упражнения.
Если и было получено официальное подтверждение гибели Лоренцо, то он ничего об этом не знал.
Отказавшись от завтрака и обеда (сама мысль о еде вызывала у него отвращение), он время от времени ложился на постель у себя в комнате и думал о том, что же с ним будет.
Конечно, тот факт, что Гвидо вел себя как обычно, обнадеживал. Тонио знал, абсолютно точно знал, что, окажись он в опасности, Гвидо обязательно сказал бы ему.
Но когда все собрались за вечерней трапезой, он различил шепоток, пробежавший по трапезной с его появлением. Все до единого то и дело поглядывали на него.
Неоскопленные мальчики, которых он настойчиво избегал все это время так, словно они вообще не существовали, еле заметно, но очень многозначительно кивали ему, когда встречались с ним взглядом. А маленький флорентиец Паоло, который всегда успевал сесть за столом неподалеку от Тонио, не отрывал от него глаз и совершенно забыл о еде. Его круглое курносое личико светилось искренним восхищением и то и дело озарялось лукавой улыбкой. Что касается остальных кастратов за столом, то они явно признали авторитет Тонио, так как ему первому передали хлеб и общий кувшин с вином.
Но Доменико нигде не было видно. Впервые Тонио хотелось, чтобы он был рядом, не голым в постели наверху, а здесь, рядом с ним за столом.
Когда он явился в театр для участия в вечерней репетиции, Франческо, скрипач из Милана, подошел к нему и вежливо спросил, слышал ли он когда-либо у себя в Венеции великого Тартини.
Тонио отвечал утвердительно. Он слышал и Тартини, и Вивальди в то последнее лето на Бренте.
Все происходящее было так неожиданно и так странно!
В конце концов, совсем измученный, Тонио поднялся к себе. Даже не видя Доменико в темноте, он знал, что тот здесь. И выпалил, не в силах больше сдерживаться:
– Лоренцо погиб так глупо! Глупо и бессмысленно!
– Наверно, на то была воля Божья, – ответил Доменико.
– Ты издеваешься надо мной! – вспылил Тонио.
– Нет. Он ведь толком не мог петь. И все это знали. А что такое евнух, который не может петь? Для него лучше было умереть, – совершенно искренне пожал плечами Доменико.
– И маэстро Гвидо – евнух, который не может петь, – сердито прошептал Тонио.
– И маэстро Гвидо дважды пытался лишить себя жизни, – холодно заметил Доменико. – А кроме того, маэстро Гвидо – лучший учитель в консерватории. Даже маэстро Кавалла с ним не сравнится, и все это знают. Но Лоренцо? Что мог делать Лоренцо? Хрипеть в какой-нибудь деревенской церквушке, где не слыхивали никого получше? Мир полон таких евнухов. На то была Божья воля.
На этот раз он пожал плечами довольно устало, а вслед за тем обнял Тонио за талию.
– И вообще, – сказал он, – чего тебе беспокоиться? У него не было родственников.
– А жандармы? Доменико рассмеялся:
– Боже, да в Венеции, похоже, царят мир и порядок. Иди сюда! – И он принялся целовать Тонио.
Это был их самый долгий разговор за все это время, но и он закончился.
Поздно ночью, когда Доменико заснул, Тонио тихо присел у окна.
Смерть Лоренцо потрясла его. Он не хотел стирать ее из памяти, хотя временами нить его размышлений терялась и он подолгу молча смотрел на далекий пик Везувия, на безмолвные вспышки пламени и след дыма, обозначающий путь лавы с горы к морю.
Он словно решил оплакивать Лоренцо, потому что никто больше не переживал по поводу его смерти.
И против собственной воли унесся мыслями далеко, далеко отсюда, в маленький городок на краю Венецианского государства. Он вспомнил, как бежал один под звездным небом и грязь хлюпала под ногами, а потом бравос схватили его, втащили в темную комнатку, и он со всей силой сопротивлялся им, а они, как в кошмарном сне, снова и снова распинали его.
Он вздрогнул. Посмотрел на гору. «Я в Неаполе», – подумал он, и все же воспоминания не отпускали его и своей бесплотностью были похожи на сон.
Фловиго сменился Венецией. В новом воспоминании в руке Тонио появился кинжал, но противник на сей раз был другой.
Мать что-то кричала, как в тот последний вечер в обеденном зале, и волосы закрывали ее лицо. Они ведь даже не попрощались. Да и когда теперь попрощаются? В те последние мгновения он не думал о том, что расстается с нею. А она кричала так, словно ни одна душа не могла ее успокоить.
Он поднял нож. Твердо сжал рукоятку. А потом увидел знакомое выражение на лице Карло. Что это было: ужас? Удивление?
Напряжение спало.
Он сидел у окна в Неаполе, в полном изнеможении уронив голову на подоконник.
Тонио открыл глаза. Неаполь пробуждался от сна. Солнце посылало свои первые лучи рассеять туман, окутывавший деревья. Море приобрело металлический оттенок.
«Лоренцо, – подумал он, – то был не ты». При этом мальчик был уже забыт. А Тонио почувствовал гордость, вспоминая тот омерзительный момент: клинок, с легкостью входящий в плоть, и тело, распростертое на полу таверны.
Пораженный, он опустил голову. Он осознал эту гордость во всех ее жалких составляющих, понял всю доблесть и все значение этого ужасного поступка.
Раз он мог убить так легко, значит, сделает это еще раз.
Прекрасное лицо раскинувшегося на подушке Доменико было ангельски спокойным во сне.
Но, глядя на этого красавчика, отдававшегося ему так много и так охотно, Тонио чувствовал себя абсолютно одиноким.
Час спустя он вошел в комнату для занятий и сразу понял, как ему не хватало музыки и Гвидо.