Плач по красной суке
Шрифт:
Бойкая девица Катя скверно печатала на машинке, зато прекрасно ориентировалась в нашей реальности. Она учила меня жизни. Опасаясь, как бы нам не навалили лишней работы, она зорко следила, чтобы я не печатала слишком быстро. Заметив, что безделье меня удручает, она посоветовала мне поступить учиться и на службе выполнять домашние задания.
Я последовала ее совету и поступила сразу в седьмой класс вечерней школы. На работе хватало времени для занятий, и, к своему удивлению, я очень быстро освоилась со школьной программой. До войны я окончила всего два класса средней школы, но пропущенные годы почему-то совсем не ощущались. Как видно, обучение тут было такое же формальное, как работа. Я отлично окончила седьмой класс и в дальнейшем, незаметно
Мать моя продолжала лютовать. Это постепенно измотало меня, и я начала сдаваться. Когда Петька пропил мою немецкую машинку, я не только не возмущалась, но даже не сделала попытки вернуть ее, а это было возможно, потому что Петька всучил машинку одной знакомой бухгалтерше почти даром. Эта женщина предлагала мне выкупить машинку, но я уже пребывала в какой-то тупой апатии и так и не удосужилась это сделать.
В то время напарница Катя стала брать меня в свою компанию. Но здесь и отдых был страшнее, чем безделье.
Конечно, очень хотелось бы вычеркнуть эту мерзость из моей жизни. Юность, как видно, вообще самая уязвимая, болезненная и позорная пора в биографии наших женщин. Тяжело оглядываться на этот содом. Того и гляди, превратишься в соляной столб.
Однажды вечером, когда мать была на дежурстве, Петька полез ко мне в постель, за что получил по башке вазочкой. Вазочка разбилась, и тут как раз пришла с работы мать. Увидев разбитую вазочку, она надавала мне пощечин. Потом, обнаружив полное помойное ведро, немедленно потребовала его вынести.
Я накинула на плечи чужое пальто, сунула ноги в мамашины боты на высоких каблуках и закандыбала на помойку.
Помойка размещалась на заднем дворе; там было темно, а главное, очень скользко. В чужих громадных ботах, каблуки которых то и дело подворачивались, я с большим трудом добралась до помоечного отсека, вытрясла в бак ведро и вдруг остолбенела. В тени, совсем рядом со мной, стоял какой-то тип с детородным членом наизготове. Я шарахнулась от него и тут же грохнулась на мостовую навзничь, а тип в мгновение ока оказался поверх меня. Как в кошмарном бреду, мы молча возились на скользком и грязном асфальте. Я была совершенно беспомощна, потому что не могла вскочить на ноги и убежать: было слишком скользко. Кроме того, совсем рядом был ярко освещенный двор, где ходили люди; я боялась, как бы кто-нибудь не заглянул сюда и не поймал нас, — потом пойди оправдайся. Но главное, под балахоном чужого пальто я была почти совсем голая. Этот факт показался мне решающим и полностью меня парализовал. От ужаса у меня перехватило дыхание, казалось, все кончено… Если бы этот маньяк был понастойчивей, ему удалось бы меня изнасиловать. Но он, как видно, очень спешил и трусил, поэтому сделал свое грязное дело мимо цели и убежал, не попрощавшись.
Я же выползла из этого отсека на четвереньках и долго стояла в темноте, прислонившись к холодной стене. Ноги не держали меня. Однако домой я вернулась как ни в чем не бывало. Пожаловалась, что упала во дворе, и никто ничего не заметил.
Я думаю, что одного такого случая было бы достаточно, чтобы крепко травмировать какую-нибудь нежную героиню из наших мудацких романов. На самом деле — ничего подобного. Я была молода, хотела жить и тут же выкидывала из сознания все эти сомнительные истории. Защитные свойства организма были еще сильны и надежно страховали меня от душевных срывов. Ну попала под ливень, вымокла насквозь — глупо переживать по такому поводу. Надо забыть и жить дальше. И я забывала. Я надеялась на будущее и твердо верила, что изнасиловать меня нельзя, а в будущем мне обязательно повезет. Я мечтала об этом светлом будущем. Впереди была жизнь. Смерть я оставила в прошлом, там ее было предостаточно, и я старалась никогда не оглядываться… Зато теперь, когда все позади, юность, молодость и зрелость слились в единый ряд сплошных унижений, оскорблений и насилий. Теперь все кончено.
Недавно я перечитывала Тургенева и рыдала. Рыдала от животной зависти к его героиням, с которыми не случалось и не могло случиться ничего подобного и которые не стали бы переживать ни одного подобного инцидента. Ушли бы в монастырь, утопились, но не стали бы выживать в подобном дерьме. А главное, что сразило меня наповал, — это достоверная убедительность тургеневской жизни, которая гарантировала безопасность хотя бы представителям привилегированных классов. Ну, положим, я выросла на дне, но потом я имела возможность ознакомиться с другими социальными прослойками. Везде я обнаруживала одно и то же: душевную неустроенность, подавленность — и все это результат того же насилия, бесправия и обреченности.
В свободное время я ходила по улицам, с надеждой заглядывая в лица прохожих. Неужели никто из них не обратит на меня внимания, неужели я хуже всех? И обращали, но всегда с одной целью и с определенными намерениями. Моя судьба, душа, ум и громадные запасы неистраченной любви никого не интересовали — в этих добродетелях никто не нуждался.
Иногда меня приглашали в компании, но там царили все те же пьянство и разврат. Я там была лишняя, и меня спешили спровадить.
Одного они добились: им почти удалось убедить меня, что моя невинность стоит между мной и жизнью, что потеря ее — это единственный способ приспособиться к жизни. Сначала надо стать как все, потом привыкнешь, войдешь во вкус, приспособишься — и все образуется. Они внушили мне эту блядскую идею, но оказалось, что ее не так-то просто осуществить на практике.
Такого случая долго не представлялось. Не отдаваться же кому попало на помойке. На более серьезное отношение ко мне никто не претендовал.
В нашем доме была одна загульная компания. Моя напарница Катя иногда брала меня с собой. Они там развлекались лотереей, то есть выигрывали друг друга по билетикам: кто кому достался, тот с тем и спит.
Мне не очень улыбался такой способ спаривания, но делать было нечего, и я согласилась. Однако они быстро расчухали, в чем дело, и выгнали меня с моей невинностью.
Между тем я окончила семилетку в вечерней школе и так переутомилась, что даже стала падать в обморок. Моя начальница заметила мое состояние и, прекрасно зная условия в моей семье, решила отправить меня на лето в комсомольско-молодежный трудовой лагерь.
В лагере на Карельском перешейке было неплохо. По нескольку часов в день мы работали в поле на прополке овощей, потом отдыхали и развлекались. Купались в озере, ходили в лес, занимались спортом. Но все приехали сюда группами от разных учебных заведений, держались компаниями и меня к себе не подпускали. Почти каждый вечер они выпивали, по ночам исчезали и появлялись только поутру, а днем валились с ног от усталости. Я не знаю, может быть, они там просто гуляли — меня не посвящали в тайные похождения. Но атмосфера в лагере была сексуально озабоченная. Мне было одиноко. От нечего делать я записалась в спортивную секцию, стала заниматься художественной гимнастикой и акробатикой. Секцию вел вежливый молодой человек приятной наружности, с вкрадчивыми, ласковыми манерами. Похоже, многие девчонки были влюблены в него, но он ко всем относился ровно, внимательно и любезно. Когда он помогал нам на снаряде и страховал нас, прикосновения его были как-то особо чувствительны. Не знаю, как другие, но я постоянно вздрагивала, ощущая на своем теле его холодные, чувственные пальцы.
Постепенно он стал оказывать мне тайные знаки внимания: дружески обнимал за плечи, украдкой гладил по голове. Мне льстило его внимание.
Однажды так же тайно он пригласил меня на прогулку. Мы встретились с ним в лесу и направились к озеру. Он хвалил мои успехи в акробатике, предлагал определить меня в хорошую спортшколу.
На берегу озера было пустынно. Там находился участок пляжа, изолированный со всех сторон кустами и деревьями. Вдоль берега проходило полотно железной дороги.