Плач по красной суке
Шрифт:
Я очень обрадовалась Эдику, наверное, потому, что никогда не спала с ним. А знаю его очень давно, еще по ресторану «Восточный», где Эдик был завсегдатаем и где его обожали, несмотря на пьяные дебоши. В период хрущевской оттепели этот ресторан, можно сказать, был почти клубом для всей творческой интеллигенции города. Цены там были удивительно доступные и официанты на редкость либеральные — богема обожала этот ресторан. Изредка я посещала его с моим первым хахалем-гебистом, который курировал данное заведение по своему ведомству. Надо было видеть, с какой лихой наглостью Эдик почти каждый раз разматывал и спаивал моего мерзавца, за что я ему особенно благодарна. Порой Эдик выдавал себя за майора КГБ, другой раз
Он владел невероятным обаянием, и даже такие мерзавцы, как мой хахаль-гебист, питали к нему определенную слабость и многое ему прощали.
Однажды в подпитии мой гебист рассказал занятную историю, очень характерную для Эдика.
Как-то после смерти Сталина в наш закрытый город пришел с дружественным визитом первый иностранный корабль (кажется, это были шведы). Потрясенная молодежь с трепетом созерцала пришельцев из-за железного занавеса, которые так независимо разгуливали по набережным, с дикими помпонами на матросских шапочках. В КГБ сбились с ног и вербовали на службу кого попало, чем посеяли изрядную смуту среди либералов, многие из которых гордо отвергли всякие посягательства органов на свою мнимую свободу, о чем во всеуслышание заявили своим друзьям. Однако Эдик, к которому в панике обратились, с готовностью принял сомнительное предложение, в результате чего был откомандирован прямо на корабль в числе молодежной делегации, состоявшей, разумеется, из одних стукачей.
На корабле им был устроен шикарный прием с выпивкой и закуской. Мероприятие шло по плану до поры, пока не было обнаружено исчезновение Эдика, и паника прошла по рядам делегатов. Искали прилежно и наконец обнаружили в каюте мертвецки пьяного Эдика с молодой иностранкой. Они спали в одной койке, и понадобилось немало сил, чтобы разъять их железные объятия и удалить бездыханное тело новоиспеченного сотрудника с иностранной территории.
Больше к услугам Эдика не прибегали, но он еще долго травил мнительных либералов своей якобы причастностью к органам государственной безопасности.
Я не идеализирую Эдика, я знаю ему цену. В наше время романтического зла не бывает. Наше зло всегда глупо, пошло и бездарно. Эдик, как принято, тоже крал книги и серебряные ложки, вымогал деньги, брюхатил наших дур, но делал все это настолько вызывающе откровенно и, я бы сказала, программно, что с этим уже приходилось считаться. К тому же он платил за свой образ жизни ценой всей своей жизни, ничего не выгадывая и не утаивая впрок. Он не устраивался комфортабельно на этой свалке человеческих нечистот, он честно проматывал свою жизнь и принципиально не желал ничего лучшего.
Однажды, например, его с большим скандалом выкинули из моего дома за пьяный дебош. Каково же было мое удивление, когда поутру, идя на работу, я обнаружила Эдика на собственном дворе с лопатой в руках. Он помогал дворничихам сгребать снег, и они были вполне счастливы обществом друг друга.
Да, Эдик не щадил себя, не носился с собственной персоной, не гордился собственными испражнениями, но по-своему он был куда вреднее и опаснее всех прочих ублюдков и недоносков. Он обладал редкой способностью поднимать, украшать и романтизировать зло, и в этом смысле его тлетворное воздействие на окружающих было поистине грандиозным. Не дай вам бог ненароком впустить его в свой дом: вам не вырваться потом из его цепких объятий, пока он вас не размотает до нитки, не доведет до полного маразма, до полного этического и финансового банкротства. Я знала множество людей, которые случайно однажды угодили в его лапы, — они промотались с ним до основания, обанкротились, опустились, спились и деградировали в рекордно короткий срок, почти мгновенно.
Вот и над моим бедным мужем Эдик в свое время поработал изрядно. Как многие маменькины сынки, тот всю жизнь тянулся к подонкам и заигрывал с ними. Он всегда завидовал их легкости и небрежности в отношениях с миром. Короче говоря, он страстно хотел научиться быть подонком, но знания эти давались ему с большим трудом. Как ни странно, подлости научиться не так легко, если ты не владеешь этим даром от рождения. Даже пить водку, как они, муж никогда не научился. Его разматывали постоянно, и он бесконечно падал, разбиваясь в лепешку. Потом, размазывая по лицу кровавые сопли и слезы отчаяния, он обвинял меня в своих падениях.
Как я могла ему помочь? Защитить его от подонков я не могла, как не могла научить его быть подонком.
Он твердил, что я никогда не должна была предавать его. Что значит «предавать»? До знакомства с ним я уже была завалена таким возом отрицательного опыта, что мне самой нужна была помощь, чтобы выкарабкаться. Мы обречены были тонуть и топить друг друга. Бесконечные скандалы, мордобои, милицейские приводы, бесконечные бездарные романы на стороне, романы мне назло — злостные, ничтожные, жалкие, — все это, вместе взятое, так меня измотало, что порой я была убеждена: не дожить до завтрашнего дня, ни за что не дожить.
Но видимо, так уж распорядилась моя злая судьба. И все же, невзирая ни на что, в добре и зле, в прошлом и будущем, ты навсегда останешься со мной, разве что в настоящем времени тебя уже никогда не будет. А вот в мыслях и сердце моем ты останешься со мной до конца, и никакими силами мне уже от тебя не избавиться. Наверное, это и есть судьба.
Что же стояло между нами, почему наш брак оказался несостоятельным? Я смогла ответить на этот вопрос только много лет спустя. Между нами стояла Совдепия. Эта фурия всегда стоит на пути любви, доверия, взаимопонимания. Она одна, подлая, сеет между людьми недоверие и вражду.
Вторжение Эдика с новым запасом горючего малость отвлекло меня от унылых воспоминаний и изрядно взбаламутило наше вялое застолье. Последовал обмен любезностями — Эдик с ходу умудрился обосрать разом всех присутствующих, заявив, что они «кухаркины дети, которые украли у барчука букварь и полюбили его». Это изречение принадлежало одному известному прозаику, и все это хорошо знали, но Эдик уже давно присвоил эту мысль, взял на вооружение и не мог отказать себе в удовольствии повторять при каждом удобном случае, за что его частенько поколачивали. И на этот раз назревала драка, но тут поэт Опенкин стал читать свою поэму «Христос», в которой утверждалось, что Мессия был пришельцем.
Потом я плясала с Рудиком твист, а после мы целовалась в прихожей, в результате чего я долго блевала в сортире. Затем отключилась, и мои бренные останки свалили на раскладушку в углу маминой комнаты…
Ночью я очнулась в небольшом казенном помещении и долго не могла понять, где я и что со мной. Было так тошно и скверно, что просто не стоило приходить в себя. Самочувствие было такое, будто меня извлекли, полумертвую, из выгребной ямы, извлекли напрасно: все равно я уже не жилец на этом свете, потому что я насквозь, до мозга костей пропитана и отравлена нечистотами.