Плач земли

Бородина Мария

Тео на ощупь прошёлся по пуговицам на спине платья, скидывая с посеребрённых кружочков шёлковые петли. Вымокшая шифоновая громада, зашелестев, рухнула к ногам. Затрещали крючки на белоснежном корсете. Кожа под плотным кружевом оказалась гладкой и горячей. Он прильнул к ней губами, как к живительному источнику, слушая, как невесомое дыхание учащается с каждым поцелуем.

Анацеа сама стянула с него изувеченный свитер и направила его руки туда, где хотела чувствовать их больше всего. Сама сжала его пальцы, не позволяя полностью распоряжаться собой. Сходя с ума от её вкуса и запаха, Тео успел подумать о том, что зря задвинул

спальный модуль. Но через несколько секунд он понял, что до кровати им не добраться. Не в этот раз.

Пол показался удивительно мягким и уютным. Бархатная обнажённость Анацеа чудесным образом вписалась в полимерную облицовку кофейного цвета. Всё произошло быстро, без церемоний, которые в этот раз показались бы лишними. Остатки здравого смысла с каждым движением уплывали всё дальше, уступая место безликому наслаждению. Холод прихожей и боль в мышцах превращались в блаженство, аккумулируясь в каждом уголке сознания.

Когда Анацеа закричала, укусив его за плечо, Тео понял, что ошибка свершилась. Мир разделился на «до» и «после». Пути назад больше не было.

6

— Это — герб твоего рода? — Анацеа опустила горячую ладонь на стрелу между лопатками Тео.

— Ну, — Тео неожиданно для себя замялся. Не то, чтобы он стеснялся статуса, который никогда не мешал ему жить полноценно. Просто говорить об этом не любил. — Можно и так сказать. Все грязные — одна огромная семья. Мы слишком хорошо понимаем друг друга, чтобы считать себя чужими.

Он почувствовал, как Анацеа повторяет пальцем контуры стрелы, и понял: если она не остановится сейчас, ошибки снова не миновать. В четвёртый раз за пять часов. Первая степень публичной провинности четырежды за день — вот веселуха-то! После прошлого, осеннего марафона интеграции с очередной возлюбленной, Тео пришлось четыре месяца жить на мультизлаковых сухарях и витаминизированных соевых бульонах и вкалывать почти бесплатно, совмещая основной труд с исправительными работами по уборке парков. Радовало одно: наказание и штрафы ему теперь будут определять в городском совете, а не по месту работы, которую он добровольно покинул сегодня утром. Стабильные нарушители, которых Тео за время исправительных работ повидал немало, поговаривали, что их санкции не так страшны и жестоки.

— Так ты из почтенного клана, — Тео услышал в голосе Анацеа улыбку. — Это прекрасно.

— Для кого как, — Тео едва сдержал невесёлый смех. Уж что-что, а положение грязных в обществе никогда не вязалось с почётом и уважением.

За окном комнаты мелькнула молния, распоров пополам облачную завесу грузно-лилового цвета. Дождь снова забарабанил по стеклу. Из комнаты стук капель казался приглушённым шёпотом, а гром — нелепой вознёй. А стоит только распахнуть форточку, как услышишь песню грозы во всей красе.

— А у моего клана нет герба, — продолжала Анацеа, глядя, как по стеклу скатываются капли. — И не будет никогда. Три поколения женщин должны отслужить в Совете, лишь после этого клан удостоят подобной чести. Но нам, рабочим, до Совета, как до окраины мёртвых земель. И мне, и любой из моих дочерей.

— Так у тебя и дети есть? — Тео обернулся и краем глаза поймал её силуэт. Анацеа, не смущаясь, поглядывала на него из вороха чёрных простыней, и даже не думала прятать бесстыдную наготу.

— Трое, — произнесла Анацеа скорее с гордостью, нежели со смущением, и придвинулась ближе. Горячие руки обхватили Тео, и он почувствовал, как она всем телом прижимается к его спине. — Элатар совсем мал. Поэтому меня и интересует вопрос, где я сейчас, почему я тут и как мне вернуться на Девятый Холм.

Анацеа уже не казалась Тео диссоциировавшей, но одно «но» по-прежнему металось в голове. Принять факт существования иного мира он никак не мог. Равно, как и начать искать выход из положения. Тео знал одно: он желает быть с ней здесь и сейчас. Он пресыщался бы ей бесконечно. Неважно, какая кровь течёт по её сосудам. Неважно, что творится у неё в голове — да пусть она хоть сотню раз диссоциирует! Она сама подарила ему себя, и он готов был отвечать тем же столько, сколько ей будет угодно.

— Хотел бы я знать тоже. Точнее, не хотел бы…

— Мне казалось, я обременяю тебя, — влажные губы заскользили по плечу.

— Я сделал бы всё, чтобы ты осталась, — признался Тео неожиданно для себя самого. Может быть, это был голос его подсознания, прорвавшийся наружу. Отчаянный клич чистого разума, перечить которому опасно и невозможно. — Если бы ты сама желала этого. Если бы ты была счастлива рядом.

— Я хочу родить тебе дочь, — горячо прошептала Анацеа в самое ухо. — Чтобы походила на тебя. И чтобы её глаза были так же черны, как твои. Я отдала бы всё, чтобы она получила самую мощную магию при рождении. Такую, чтобы тебе не жаль было умереть за неё. Уйти с этой земли и отдать себя Покровителям.

— Какие мрачные мысли. Думай о хорошем!

— Что же мрачного ты услышал? У тебя ведь нет дочерей.

— И сыновей нет, — Тео откинулся назад, позволяя Анацеа целовать свою шею, — а как ты догадалась?

— Очень просто, — отозвалась Анацеа. — Ты ведь ещё жив.

— А у тебя тонкий юмор, — Тео не смог сдержать смешка. — Ничего не скажешь.

— Разве я шучу? — ладонь скользнула по животу.

— Почему я обязательно должен умирать? Или это — твой тайный фетиш?

— Мужчина обязан отдать жизнь во имя Посвящения дочери. Это неизбежно.

— А ты? — Тео вопросительно посмотрел на Анацеа, подсознательно мирясь с фактом её странности. — Ты, надеюсь, жизнь отдавать не обязана?

— Если я начну растрачивать жизненную силу по собственной воле, — Анацеа неоднозначно повела бровью, — земля отзовётся притяжением. Таким, что рухнут дома и мосты. Птицы будут падать замертво и разбиваться, а деревья — терять ветви и листву…

— Кажется, я в опасности. Когда по нервам бежит электричество, заземление — верная гибель.

Дождь вторил полушёпоту, а голова Тео кружилась всё сильнее. Он почти поверил сказанному и снова уступил Анацеа. Её поцелуи спустились по груди и горячей дорожкой поползли ниже. Они приближались к четвёртой публичной провинности за сутки.

Перед тем, как снова кануть в бездну непреодолимого удовольствия, он успел подумать о том, что грозы в этом году пришли слишком рано.

7

Странно, но на следующее утро Тео не оповестили о провинности. Его не разбудил даже ставший уже обыденной повседневностью звонок с работы. Мультикоммуникатор молчал, мёртвым грузом валяясь на подоконнике. Тео подумал было, что устройство разрядилось, но нет. Заряда с лихвой хватило бы ещё на пару дней. Они с Анацеа словно попали в безвременье, отгородившись от жизни стеной дождя и толстым оконным стеклом.