Плач земли
Шрифт:
Значит всё гораздо хуже. Но почему? И насколько?
Они назвали его имя и, поймав кивок, развернули лицом к стене на несколько мучительных минут. Оценив потенциальный уровень его опасности — разомкнули кандалы и позволили свободно перемещаться. Объяснения последовали позже, когда половина квартиры стараниями ищеек превратилась в свалку.
— В чём дело? — спросил Тео, когда его ожидаемо попросили проследовать в отдел. — Я имею право знать, в чём меня обвиняют.
— Предположительно вы похитили у вашего начальника рабочие документы, — пояснил высокий мужчина в штатском. —
Они сидели на маленькой кухне, пока два служителя правопорядка обыскивали комнату. Жалюзи по-прежнему заслоняли окно, рассеивая по помещению приглушённые бордовые блики. По-домашнему пахло кофе и корицей. Иллюзию покоя нарушала лишь глубокая внутренняя тревога. Она наполняла сосуды, ядом разносясь по телу. Она стреляла болевыми толчками по нервам. Она ершилась за грудиной, выставляя отравленные иголки, как дикобраз. Тогда Тео ещё не подозревал, что тревога станет его постоянным спутником на ближайшие три месяца.
— Не было никаких договоров! — Тео развёл руками, не понимая, что лишь усугубляет ситуацию. Он должен был оформить именно эти документы позавчера. В роковой день… В день, когда всё, что копилось так долго, наконец, нашло выход. Он подставил босса в отместку за долгие годы унижений. А босс умело отвертелся от ответственности за несделанную работу, напоследок подведя под монастырь обидчика! Вот веселуха.
— Вас видели на рабочем месте позавчера, — продолжал объяснять штатский. — В том числе, как вы входили в кабинет босса в его отсутствие.
— Меня точно не было там! — глаза Тео расширились.
— Показания пяти свидетелей говорят иное.
Тео стукнул кулаком по столу, заставив одинокую тарелку уныло звякнуть донышком. Что и требовалось доказать. Сотрудники этой гнилой конторки скажут что угодно и подставят любого, если им пригрозить увольнением. Практически все вчерашние друзья Тео по работе боялись потерять свои места. И послушались главного. Тео не сомневался, что они даже не возражали боссу.
— Это жирный ублюдок настрополил их! — ярость опьянила Тео. — Я в тот день был дома. Я был… с женщиной!
— Я попридержал бы на вашем месте язык, — штатский нахмурился. — Кто ещё может подтвердить ваше алиби? И доказать, что вы действительно были здесь?
Анацеа. Она могла бы. Вот только нет её больше в Иммортеле. И никаких следов пребывания на этой земле она не оставила. Вряд ли Анацеа когда-нибудь сюда вернётся. И, впрочем, Тео сам выбрал бы другую сторону, если бы у него был выбор.
Ситуация хуже некуда. Алиби у него нет. Хотя…
— Я интегрировал с ней! — выпалил Тео. — Моя провинность должна числиться в реестре ФСО. Многократная, прошу отметить. Проверьте информацию.
— Мы проверяли. Данных о провинностях ФСО не даёт, значит, их не было.
— Не может быть! — Тео обхватил голову руками. — Это подстава какая-то!
— А эта женщина может подтвердить ваше алиби? — повторился дознаватель.
— Могла бы, если бы была здесь! Но вчера она вернулась домой…
— Домой?
— Да, — Тео от волнения плохо контролировал себя. — Через портал. В свой город. На Девятый Холм.
Сообразив, как звучит его речь в чужих ушах, Тео попытался встать, но собеседник, опустив руки ему на плечи, резким движением усадил обратно.
— Девятый Холм, — в голосе дознавателя послышалась насмешка. — Портал… Интересно.
— Да если б вы только видели! — прокричал Тео в отчаянии. — Это была реальность!
— Я вам верю, верю. Будьте спокойны, прошу вас.
Повернувшись к спутникам, штатский тихо произнёс:
— Реаниматоров на себя.
Наказания, впрочем, не последовало. Потому что факта присутствия Тео на рабочем месте никто так и не доказал. Но зато были три месяца лечебницы для больных с диссоциацией психоструктуры. Тяжёлые лекарства, подавляющие волю и уволакивающие на грань яви и небытия, в чертоги спутанных ночных кошмаров. И сеансы бесконечных бесед с реаниматорами на одну и ту же тему. Порталы, интеграция, женщина. Женщина…
Раз за разом, Тео вспоминал всё до мельчайших деталей, и дозы препаратов, вводимых ему, росли. Лишь к концу второго месяца он начал догадываться, чего они ждут. Его драгоценные воспоминания для реаниматоров — лишь бред диссоциировавшего. Решение лежало рядом. Нужно было лишь притвориться, что всё забыто, и изобразить самокритику. Впрочем, притворялся Тео отменно.
Под конец третьего месяца лечения, внезапно объявилась девушка, которая видела их вместе с Анацеа на разъезде. Дея, кажется. После того, как её опросили, выяснилось, что таинственную гостью с Девятого Холма видела и соседка Тео. Подробностей им, конечно, никто не рассказывал.
Тео прекрасно запомнился день, когда после утренних процедур его спешно отправили на выход с вещами. Он никогда не сможет забыть, как стоял на пустыре у лечебницы прямо в больничной пижаме и тапочках, сонный от препаратов и заторможенный. Как просыпающийся разум заново давал названия знакомым вещам и явлениям. Как шёл девять километров по асфальтовой дороге, отделяющей изолированный мир медицинского учреждения от цивилизации, и как на него смотрели человеческие особи, когда он ворвался в город. Здания, что Тео видел ежедневно, работая на разъездах, теперь казались незнакомыми и враждебными, а ритм жизни — непривычным и торопливым. Казалось, что его бросили в гигантский муравейник с размаху.
К счастью, Тео добрался до дома без происшествий: финансовые единицы с его чипа не сняли. Он зашёл в запылённую комнату, разворошённую обыском, не раздеваясь, рухнул в кровать и крепко заснул.
На следующий день к Тео снова явились люди в штатском. Но уже не с обвинениями, а с подпиской о неразглашении государственной тайны. Где, собственно, крылась тайна — никто даже не соизволил объяснить: его просто поставили перед фактом. Когда Тео после долгих уговоров соизволил поставить закорючку подписи на плотном листке бумаги, перед ним даже извинились за ошибку. Ему сообщили о законном праве на реабилитацию, смену имени и числового коэффициента, и выдали на руки необходимые разрешения. Встреча оставила неприятный осадок и стойкое чувство вины за нарушенное табу. Только вот что именно он должен был забыть, Тео так и не понял.