Плачущий Ангел (сборник)
Шрифт:
Прислушался. За окном вновь стояла мертвая тишина, и решил я осторожно выйти из будки, чтобы поглядеть вслед умчавшимся бесам.
Тихонько слезаю со стола и, подойдя на цыпочках к двери, осторожно, чтобы не скрипнула, начинаю ее открывать. Так же крадучись выхожу на улицу, и тут мне в спину бьет жуткое, душераздирающее уханье филина.
– Ты еще тут, Ушастый! – закричал я в негодовании. – Молчи, и без тебя тошно! Скорее бы уж кто-нибудь из ребят приехал…
Принялся искать какие-нибудь следы, но все было чисто, никаких отпечатков копыт. Ну и дела… Ладно, думаю, рассказывать ничего никому не стану, лучше в следующую ночь вокруг будки святой водичкой покроплю.
Недели через две мне пришлось выйти с другой сменой в сортировочный парк. Когда во время работы я зашел в пункт обогрева попить чайку, то, кроме дежурного охранника, лежавшего на лавке, в помещении никого не было. Узнав, что я с горки, он сразу же сел и с интересом переспросил:
– Ну да, с горки? Вот так так…
– А что в этом особенного? – спрашиваю. Охранник подсел ко мне с заговорщицким видом:
– Да местечко у вас там не-хо-ро-шее! – Он сделал ударение на последнем слове, проговорив его отчетливо, по слогам.
Мое сердце замирает в предчувствии прикосновения к тайне.
– А кто это говорит?
– Да я тебе говорю! – Он даже привстал от волнения. – Ты понимаешь, недели две назад я проводил груз и возвращался на дежурный пункт. Ночь изумительная, тепло, безветренно. Работы почти нет. Тишина… Иду, думаю о своем – и вдруг! Возле самой будки у вас на горке кто-то как заорет! И так страшно, не по-человечески. От этого крика у меня в груди все задрожало, затряслось. Мужики и раньше предупреждали, что, мол, там, на горке, что-то не то творится. От неожиданности я поскользнулся и упал. Пытался кричать, но от страха горло перехватило, я – на четвереньки и наутек. А тут еще вслед захохотали по-сумасшедшему, словно филин закричал. Короче, еле ушел! Только потом о пистолете вспомнил. Да разве в таком деле пистолет поможет? Здесь серебряные пули нужны…
Слушаю его и начинаю понимать, что передо мной сидит жертва моего диаконского искусства, тот самый «поросенок», что от страха захрюкал у меня под будкой. Выходит, это от него я святой водой спасался! Что же получается? Старался, тренировался, репетировал, а в результате чуть было до инфаркта не довел человека, да и по станции нехорошие слухи пошли. Хорошо, что есть Ушастый – существо бессловесное, если что, всё на него свалим…
Уже потом, во время сорокоуста я пришел к выводу, что и в большом храме, и в алтаре, наглухо отделенном от всего остального пространства иконостасом, меня не слышно. Мой бас утонул в шубах прихожан. И тогда по наитию я стал возглашать ектеньи все выше и выше. У меня открылся тенор, и недурной. Более того, к концу сорокоуста я был способен перейти уже чуть ли не на фальцет.
Но через какое-то время меня снова стал занимать все тот же вопрос: а от тенора стекла могут дрожать или нет? Понятно, что во всем нужна тренировка… Уже было подумывал начать, но велели готовиться к священнической хиротонии. А для священника, дрожат ли стекла во время его проповеди или нет, вопрос непринципиальный.
Немножко о главном
Звонит телефон, в трубке раздается женский голос:
– Батюшка, у меня брат умер некрещеным в шестьдесят четыре года. Нужно хоронить, а там, где он жил, священник земличку не дает, ругается, что вовремя не позвали, родных из храма прогнал. А маме уже восемьдесят шесть, очень скорбит, боюсь, как бы сама не померла. Ты уж выручи, родной, дай нам землю, маму жалко! Она же не виновата, что так получилось… Его бы тогда, в детстве окрестить, да церкви рядом не было. А когда вырос, стал коммунистом. Бога не признавал и креститься отказался. Но, батюшка, человек он был хороший, даже очень хороший. Вот что бы его не отпеть? Ведь таких, бывает, негодных людей отпеваете только потому, что когда-то в детстве их окрестили, а брата моего не соглашаетесь, так хоть земельку дайте!
Я не стал с ней спорить: чем бы я смог ее переубедить? Уверенность женщины в том, что эта «земелька» поможет, пускай не брату, так хотя бы матери, была непоколебима.
Эх, если бы отпевание, совершаемое мною, спасало человеческую душу, то я бы, наверное, только бы и делал, что отпевал, отпевал и отпевал! И некрещеных, и самоубийц, и всех подряд, лишь бы спасти их от страданий. Только спасает-то не батюшка и не «земелька», спасает Христос. Ради этого спасения человек и присоединяется к Церкви через крещение.
Но неужели для спасения души достаточно однажды в глубоком детстве быть принесенным мамой в храм? Человека младенчиком крестили, а потом, после прожитой им жизни, точно так же принесли все в тот же храм, но только уже для отпевания. А что между этими двумя событиями? Ну, может быть, человек заходил в церковь и ставил Богу свечку, и, может, даже не одну: «Господи, дай мне то, о чем я прошу, а я Тебе за это буду ставить свечи, много свечей!» Когда-то в детстве и я точно так же торговался с Ним перед тем, как впервые войти в самолет: «Господи, я тебе две свечки поставлю, Ты только дай мне благополучно долететь!», а когда стали взлетать, так готов был раскошелиться и на три. Словно наш Господь, как сластена конфетами, «объедается» – реже восковыми, а так все больше дешевыми парафиновыми палочками. Смешно…
Если с тех пор, как человека младенцем крестили, до того времени, как стариком отпели, его больше ничто с Богом не связывало, то, честное слово, люди напрасно тратят силы, нервы и деньги. Даже если человек был хорошим, но далеким от Христа, он не спасется, и никакая «земелька» здесь не поможет, хоть ведрами ее сыпь…
Читая жития святых, я обратил внимание: а ведь многие святые так и не успели принять водного крещения. Когда бы они это сделали, если были казнены сразу же, как исповедали свою веру перед гонителями? О таких людях говорят, что они крещены кровью. Вместо крещения водой и Духом они крестились кровью и Духом. Для древних христиан умереть за веру было так же естественно, как и жить в ней. Мы называем таких людей мучениками или свидетелями, свидетелями веры. Их готовность скорее вынести страдания и принять смерть, нежели отказаться от Христа, как раз и свидетельствовала о том, что без веры земная жизнь теряла для них всякий смысл.
Интересно, а мы, сегодняшние, понимаем ли, что делаем, когда крестим своих детей или крестимся сами? Способны ли мы стоять за свою веру до конца или для нас это только игра в следование традициям? Конечно, кто-то скажет: «А при чем тут это? Мы, слава Богу, уже в двадцать первом веке живем, и вся эта дикость осталась в прошлом». Но кто в начале прошлого столетия мог подумать, что всего через несколько лет начнутся казни христиан – невиданные по своим масштабам за всю историю человечества, да еще и сопряженные с пытками, как в Средневековье?
В моем понимании, крещение для взрослого человека – это пересечение им некоего духовного Рубикона, после которого возврата уже нет. После крещения многое из того, что ты делал раньше, должно быть забыто. Отныне жить нужно только по Христу.
Во время крещения я всякий раз предлагаю крестным «дунуть и плюнуть» на сатану. Это предложение почти неизменно вызывает у людей если не смех, то хотя бы улыбку. А ведь дуновение – это экзорцистский прием, широко распространенный еще в древности.