Шрифт:
Часть первая
СРЫВАЕТ С РЕЗЬБЫ
1
Это не был сон. Писатель Александр Сергеевич Телегин бежал по тёмному тоннелю метро от толпы сумасшедших. Оглядываясь, он видел в отблесках фонарей их силуэты, слышал мерный топот и ровное дыхание. Кажется, они совсем не уставали и могли настигнуть его в считанные секунды, лишь только немного прибавив шагу. Внезапно в глаза ударил свет. Оглушительно загудела электричка, и в грудь ударила волна воздуха. Александр Сергеевич попятился, и левая рука его нащупала уступ. Это было самое начало перрона
За спиной мощно и громко гудит эскалатор. Подняться и броситься к спасительным движущимся ступенькам, наверх, к свету… нет сил. Толпа беззаботно болтливых пассажиров прошла сквозь него, электричка уехала.
Сделалось тихо. Глаза постепенно привыкли к темноте и стали различать контуры помещения. Кто-то чиркнул спичкой, зажёг свечу, другую, третью, десятую… «Раз, два, три! Ёлочка — гори!!» — закричали все хором, и незнакомый вестибюль метро осветился до боли в глазах.
Перед ним — несколько десятков или сотен людей, знакомых и незнакомых. Сидят как в театре, в праздничном, но… не новом, что ли, платье. Есть даже совсем не одетые. Позади всех — ёлка. На ёлке, вместо игрушек, развешаны листочки, вырванные из книг. Почему-то все мятые и перепачканные кровью. Кажется, из его книг — можно разобрать некоторые слова в заголовках. Из всех изданных, не изданных и даже из тех, которые ещё не написаны…
Из-за ёлки появился Президент, деловито двинулся по проходу между рядами кресел. На нём мятый цилиндр и куцый фрачишко, под которым кимоно. Все повернулись к нему и зааплодировали. Президент сделал скромный приветственный жест и уселся на приготовленное для него лучшее место в первом ряду.
Писатель пошевелился, посмотрел влево и вправо. Вплотную к креслу стоят двухметровые шкафы-охранники, «гоблины» в масках, с ручными пулемётами наперевес.
— Начинайте! — голос не человека из всех репродукторов.
Поднялся Президент. Быстро, по-спортивному подошёл к креслу. Писатель увидел торчащий в его боку скальпель и пятно крови. Президент ловко кинул Александра Сергеевича через себя прямо из кресла, наступил коленом на левую руку и, один за другим, неторопливо, сломал четыре пальца. После каждой хрустнувшей косточки зал аплодировал и тут же замирал, затаив дыхание.
Президент встал, поклонился, вернулся на своё место.
Охранники втащили писателя обратно в зубоврачебное кресло.
Встала со своего места и приблизилась певица Алла Пугачёва, почти голая, с простреленной левой грудью. Склонившись, долго смотрела в его глаза. Хрипло заговорила:
— Что же ты, сволочь, делаешь?
— А… а…
— Ты что же, тварь, не понимаешь, что где-то всё это по-настоящему?
— Что? Г-где?..
— В Караганде. Где-то всё происходит. Ты не понимал, пидор гнойный, что за каждое слово отвечать надо?
Александр Сергеевич заметил, что за Пугачёвой уже выстраивается и взволнованно гудит очередь убитых, покалеченных, изнасилованных и загубивших душу — им, одним росчерком его пера. Откуда они? Он всех придумал, их просто не может быть!.. Бежать…
Писатель покосился на «гоблина», и ему показалось, что тот, как все мёртвые люди, недостаточно проворен. Попробовать воспользоваться преимуществом… пока оно существует…
Но вот охранники сжали в стальных руках его локти. Алла взяла одной рукой его за волосы, а другой ткнула пальцем в глаз. Александр Сергеевич закричал так, что сорвал голос.
— Это тебе за меня. А это — за Филю и Таню и наших не рождённых детей…
Алла согнула палец крюком и с силой рванула.
Глазной шар, вместе с фонтаном крови, вылетел из головы и повис на ниточке.
Терять нечего, дальше будет хуже.
Телегин внезапным движением выхватил из рук «гоблина», стоящего слева, ручной пулемёт и, крутанувшись в кресле, дал длинную круговую очередь.
Охранников и стоящих спереди персонажей разнесло в клочья. Остальные, недовольно загудев и вытянув вперёд руки, пошли на него неисчислимой толпой. Писатель подобрал второй пулемёт и, встав позади кресла и оперев оба о спинку, ударил из обоих. Сама ёлка и все страницы на ней вспыхнули.
Едва дым рассеялся, и стих звон кувыркающихся по мраморному полу огромных гильз, послышался новый шум, словно нарастающий гул потока воды.
С двух сторон, из обоих туннелей, на перрон, усыпанный растерзанными телами, полезли новые мертвецы. Но это были другие, чужие персонажи, они не должны были здесь появиться!..
— Не мои! — крикнул Телегин и побежал вверх по движущемуся эскалатору. — Не мои!!!
Вверху забрезжил свет.
Наверное, не стоило бежать вверх по эскалатору, несколько минут опоздания ничего не изменят. От резкого перепада давления на свежем воздухе в глазах потемнело. Телегин встал у витрины, коснулся пальцами оледенелого стекла, отдышался, затем торопливо зашагал по Каменноостровскому проспекту. Ветер мгновенно продул насквозь пальтишко и свитер. В висках стучало, глаза слезились не то от февральского мороза, не то от бессонной ночи. Последняя правка, последние изменения, последняя попытка оживить мёртворождённые, до боли знакомые слова и фразы. «Найти и заменить» — самая полезная функция программы; мгновение ока — и спекулянт превращается в дилера, оптовик в дистрибьютора, шик в гламур, а доллар в евро. Только за эту ночь — сто семьдесят три замены, не считая рутинной правки.
Осовременивание текста ведётся давно, и этому нет конца. Вот уже четвёртая, подстроенная под стремительно меняющуюся современность, редакция. Эта — последняя, больше не будет, он решил.
До издательского дома рукой подать: мост через Карповку и направо. В рюкзаке за спиной — свежераспечатанная рукопись, одна тысяча пятьсот страниц, три миллиона знаков, не считая пробелов, и двадцать лет жизни.
Второй этаж, кабинет главного. Назначено.
Листает.
— Угу… угу… Мало сократили… Угу… Ну давайте сразу том третий… наши дни.
Телегин начал писать этот труд в 1984-м, будучи ещё студентом журфака ленинградского Университета. Заголовок: «Генеральный Секретарь». Замысел вылился в трёхтомную эпопею — «Ровесник века», «Вставай страна огромная» и «Отвечаю за всё». Босоногое детство, революционная юность, коллективизация, раненый замполит поднимает солдат в атаку, мирное строительство, Второй секретарь, Первый секретарь…
Потом был сделан более подробный план; подробный дробился на ещё более подробный; на сюжетный линии и, наконец, разбит на главы с условными заголовками. В эпопее нашлось место для подвига и предательства, для любви и измены.