Пламя и крест. Том 1
Шрифт:
– Беда с этим оболтусом, – сказал Мельхиор, не давая ответить своему племяннику. – Представьте себе, дорогая подруга, он надумал стать скоморохом и песняром. Страшный стыд для всей семьи, но отец скорее с тебя кожу сдерёт, чем позволит такое безумие. – Обратился он в сторону Хайнца. Однако, несмотря на резкие слова, было видно, всё это скорее забавляет его, чем злит.
– Менестрелем, – тихо запротестовал юноша. – А никаким не скоморохом.
– Времена менестрелей уже прошли, дорогой господин Риттер, – мягко пояснила Катерина. – Теперь короли, князья и знатное дворянство
Парень молчал, уставившись глазами в скатерть. Катерина почувствовала к нему какую-то неожиданную симпатию, настолько он был уверен в своей правоте и настолько обижен, что другие не хотели за ним её признать.
– Кроме того, заметьте, господин Риттер, что нет человека более нелепого, чем неудавшийся артист. Тот, над которым смеются за спиной, а иногда и прямо в лицо, тот, который, защищая своё доброе имя, впутывается в судебные споры или драки. И чем больше он защищает свой мизерный талант, тем больше над ним издеваются. У вас так много способностей, господин Риттер, чтобы не стать подобным шутом?
Юноша поднял голову, явно удивлённый не столько словами Катерины, сколько тем, что нашёл их разумными.
– Я не знаю, госпожа, – ответил он просто. – Не кажется ли вам, что время это покажет?
– А у вас его так много, чтобы пробовать?
– Хайнц умеет красиво составлять слова, – сказал Мельхиор Риттер, – и складывать трогательные истории. Ну, если уж он предпочитает петь и бренчать на лютне...
– Это правда, господин Риттер? Вы пишете? И что же, позвольте спросить? Драмы? Комедии? Повести? Сонеты, воспевающие красоту дамы вашего сердца?
– Драмы, – ответил молодой Риттер. – Но кто бы их когда-нибудь поставил? Я пытаюсь передать красоту языка, на котором говорите и вы, госпожа, и мой дядя, и я сам. Меня не привлекают столь искусные фразы, что в их зарослях теряется смысл произносимых предложений. Я хочу, чтобы каждый меня понимал, даже будучи человеком необразованным. Чтобы простак нашёл в моих произведениях волнующую историю, а учёный муж - зеркало, в котором отразится истина нашего времени, человеческие стремления и слабости, трагедии и радостные моменты, боль и слёзы, но и радость повседневной жизни, и смех.
Катерина задумалась, а потом положила свою ладонь на руки Хайнца.
– Не упускайте этого, господин Риттер, – сказала она нежно и искренне, – если именно этого вы хотите. Помните, что героями мы называем людей, идущих к достижению мечты. Так будьте героем.
Она убрала руку, и настроение прошло. Она звонко рассмеялась.
– Хватит разговоров об искусстве! – Воскликнула она. – Расскажи мне о Византии, друг мой. О костюмах, о привычках, о танцах. По-прежнему ли в моде иметь в качестве подручного маленького негритёнка? Правда ли, что дамы носят платья со столь широкими рукавами, что напоминают взлетающих птиц? Как сильно загибают носки обуви? Правда ли, что самые модные платья должны почти оголять грудь и прикрывать её лишь шёлковым кружевом?
Мельхиор Риттер развёл руки в жесте притворной беспомощности.
– Погоди, дорогая Катерина! Помаленьку, помаленьку, ибо я уже не помню, какой вопрос был первым.
– Это неважно. Важно, чтобы ты ответил на все, и поверь, у меня их много!
Катерина на самом деле засыпала гостя градом вопросов о нарядах, о блюдах, о слугах, о мебели, о картинах и гобеленах. В конце концов, когда она увидела, что Мельхиору уже немного наскучил разговор, признала, что и он должен получить немного удовольствия, чтобы сохранить визит в сладкой памяти.
– Ты знаток искусства, друг мой, так что я использую тебя, чтобы ты мне помог в одном деле. Вы нас извините, господин Риттер, что мы покинем вас на минутку? – Вежливо обратилась она в сторону Хайнца. – Я прикажу принести вам кофе, чтобы скрасить ожидание.
Юноша вскочил на ноги.
– Конечно, госпожа. Прошу не беспокоиться из-за меня. А кофе я попробую с радостью, ибо отец считает его изобретением заморских дьяволов...
– В Византии все уже пьют этот настой, – сказал Мельхиор. – Говорят, что он производит в желудке целебные жидкости.
Наверное, бедный Хайнц Риттер мог бы выпить не одну, а, по крайней мере, десяток чашек кофе (даже если бы лениво их потягивал), ожидая возвращения дяди. Однако предусмотрительная Катерина, желая оказать юноше услугу, поручила его заботам горничной.
– Нежно позаботиться? – Спросила Ирмина со смехом.
– А он тебе понравился?
– Сладкий, как марципан. – Девушка сложила губы для поцелуя.
– Ну, так чего ты ждёшь, глупая девка? – Катерина ущипнула её за плечо.
Потом она провела прекрасный вечер в объятиях Мельхиора. Она обожала, когда он восторгался её телом, и, когда нужно, касался её так, словно имел дело с бесценным хрусталём, а когда нужно, обращался с ней так, как смелый всадник обращается с норовистой кобылой. Когда они вернулись в гостиную, то увидели, что в ней нет Хайнца.
– А куда это пропал мой племянник?
– Смею полагать, друг мой, что он читает Ирмине один из своих сонетов. И, как видно, это долгий сонет, а она слушает его с большим удовольствием.
Мельхиор от души рассмеялся.
– Спасибо, Катерина, что ты не забыла о моём племяннике, когда я сам, стыдно признаться, забыл. Тем больше я восхищаюсь твоей чуткостью.
Катерина велела принести кофе и сладкое вино, и они спокойно ждали возвращения Хайнца, который вскоре тоже появился, красный как пион, и отводящий глаза под насмешливым взглядом дяди.
Катерина, отчасти для дела, отчасти для развлечения, заговорила когда-то небольшой золотой медальон. В нём была лишь капля истинной магии. Он должен был помогать в преодолении робости, заставлять людей внимательнее прислушиваться к его владельцу, а женщин - смотреть на него немного более приязненным взглядом. Эта безделица ничем не помогла бы неотёсанному простаку, но юноша, подобный Хайнцу Риттеру, мог извлечь из него определённую пользу, если только поможет ему своим очарованием и талантом. И теперь она решила ему его подарить.