Пламя над Англией
Шрифт:
Робин ощутил приступ страха.
«Старик заметил узел на балюстраде. Он стоит там, играя в кошки-мышки и ожидая, пока меня схватит судорога, и мне придется разжать руки!»
Юноша представил себя болтающимся в воздухе на веревке, которую обрубает шпага Санта-Круса.
Вскоре с балкона донеслись звуки, но они лишь прибавили достоверности видению Робина. Шпагу проволокли по камню, снова уронили и, наконец подняли.
«Теперь старик пустит ее в ход», – подумал Робин. Глянув на белые буруны прибоя, пенившиеся в ста пятидесяти футах внизу, он поспешно отвел глаза. Прозвучали тяжелые шаги адмирала, и юноша с отчаянием вцепился в камень.
«Сейчас! – думал он. – Еще несколько секунд!»
Но вместо свиста шпаги и падения в бездну, Робин услышал, как вновь захлопнулись ставни.
Такого облегчения он не испытывал никогда в жизни. Пот градом катился по его лицу, ноги дрожали, все тело охватила страшная слабость. Вцепившись в резную консоль, Робин взял кольцо веревки в поднятую руку, снова застыв без движения.
Санта-Крус, очевидно, ничего не обнаружил. Но Робин должен был дать ему время дотащиться до своей спальни, а до него больше не доносились звуки, которые могли бы указывать, как идет этот процесс. Он мог только приблизительно определить, сколько ему следует ждать. Юноша медленно просчитал до ста. Теперь нужно шагнуть вверх на голову дельфина. Глубоко вдохнув, он поднял левую ногу, нащупал ею голову, и, сделав рывок всем телом, поднялся на нее. Прошло несколько секунд, прежде чем он обрел равновесие на гладком камне. Подтянувшись на веревке, Робин ухватился за балюстраду и в следующий момент очутился на балконе. Обрезав веревку, он снова обмотал се вокруг талии. Однако, повернувшись к ставням, он вновь застыл в напряжении. Сквозь решетку по-прежнему пробивался свет.
Ничто не могло заставить Робина вторично спускаться на голову дельфина – назад пути не было. Оставалось ждать на балконе, а если Санта-Крус снова выйдет туда… ну, хотя адмирал значил для Испании куда больше, чем Робин для Англии, Филиппу II придется обойтись без своего лучшего флотоводца. Юноша выхватил из-за пояса кинжал и стал ждать. Ночной воздух становился все более холодным и свежим, скоро должен был начаться рассвет. Скользнув к ставням, Робин открыл их, но стол, за которым сидел Санта-Крус, находился слева и не был виден с балкона.
Робин не слышал ни звука.
«Старик, должно быть, заснул или ушел к себе, забыв погасить свечу», – подумал он.
На цыпочках юноша вошел в комнату. Санта-Крус сидел у стола, но его поза наводила на мысль, что им владеет сон, крепче обычного. Держа в правой руке наготове кинжал, Робин подкрался к нему. Нижняя челюсть старика отвисла, открытые глаза смотрели в одну точку, грудь была неподвижна. Сон маркиза оказался вечным.
Бюро было открыто. Робин взял два документа, которые не успел скопировать, вновь придвинул к столу дубовый табурет и сел доканчивать работу при свете свечи мертвого адмирала. Нужно было спешить и при этом ничего не упустить и не перепутать ни одной цифры, переписывая количество кулеврин, миньонов, василисков, [122] солдат, матросов, баррелей сыра, солонины и воды.
122
Василиск – старинное артиллерийское орудие
Робин подходил к концу, когда произошло нечто, смертельно его перепугавшее. Покойник внезапно склонился к нему, его рука, лежавшая на столе, ударила юношу и бессильно поникла. Вскочив на ноги, Робин занес кинжал, но вовремя удержался, поняв, что скованные смертью мускулы старика расслабились, и это явилось причиной происшедшего. Тело адмирала поникло в кресле, словно уменьшившись в размерах: Казалось, только теперь неустрашимый дух покинул свою изношенную оболочку.
Робин вновь принялся за работу. Закончив ее, он оставил бюро открытым, скопированные документы на столе перед телом Санта-Круса, а свечу догорающей. Когда он вернулся к себе в комнату, начало светать.
Глава 19. Бридпортский кинжал
Робину казалось невероятным, что человек может иметь столько родственников, сколько было у покойного маркиза де Санта-Крус. Тети, племянники, племянницы, кузены и кузины, многочисленная родня давно усопшей супруги – все они спустились с холмов Португалии, одетые в черное и так громко плачущие и причитающие, что можно было подумать, будто последний нежный цветок семейства погублен несвоевременным морозом. При этом старый грубый моряк никого из них на дух не переносил. Его семьей были корабли. На них он изливал все имеющиеся у него добрые чувства. А из родственников во плоти никто не смог бы командовать даже судовой шлюпкой. Прибыли также стряпчие и, как отметил Робин, все сто восемьдесят священников, которым король Филипп, к негодованию Санта-Круса, поручил отплыть с армадой. Получив жалование и рассчитавшись со службой, Робин под шумок ускользнул так быстро, как мог, чтобы не попасться на глаза Окендо.
Он нашел убежище в старом мавританском квартале, за церковью Носса Сеньора да Граса, где обычно встречался с Андреа Ферранти. Там юноша написал последнее донесение сэру Френсису Уолсингему. Испытывая одновременно радость от сознания выполненного долга и смертельную усталость, от которой слипались глаза, он включил в письмо глупую цветистую фразу, навлекшую на него вскоре такую страшную опасность, что шрам от нее остался в его душе на всю жизнь.
«Это донесение, – писал Робин, – завершает перечень и характеристику кораблей, которые отплывут в начале лета к берегам Англии, за исключением андалузийской эскадры, так как отчет о ней Ваше превосходительство имеет из других источников. Ее величеству следует хорошо подготовиться, ибо опасность велика. Однако, есть и утешительные известия. Санта-Крус мертв, а здесь нет человека, равного ему в отваге и дальновидности, который мог бы занять его место. Ваше превосходительство более не получит от меня вестей из Испании. Я умер и похоронен вместе с Санта-Крусом. Наступает час некоего Карло Мануччи, молодого дворянина, говорящего по-испански с итальянским акцентом, за которого я прошу Вас молиться».
Передав это письмо Андреа, Робин отправился в постель и проспал двадцать четыре часа. Проснувшись с ощущением пренебрежения долгом, он, вспомнив о последних событиях, испытал такое облегчение, что только теперь осознал, в каком напряжении трудился эти пятнадцать месяцев. Дальнейшие планы были ясны. Он должен скрываться здесь, пока не смоет черную краску с волос. Его одежда находилась в доме Фильяцци на широкой улице за зданием инквизиции. С Джакомо Ферранти в качестве слуги Робин должен пересечь Тежу, добраться верхом до Сетубала, [123] и в тот вечер, когда Фильяцци и его свита прибудут туда по пути в Мадрид, Карло Мануччи почтительно испросит позволения для себя и своего слуги ехать вместе с ними, дабы уберечься от разбойников, грабящих на дорогах.
123
Сетубал – порт в Португалии, на Атлантическом побережье
Робин еще не отмылся от краски, когда некий мистер Кристофер Воуд, прибывший из Парижа, высадился в Рае. [124] Заграничные паспорта в те дни редко выдавались англичанам, в портах велось строгое наблюдение, и тем не менее Кристофер Воуд не был задержан ни одним вопросом, хотя он вез послание, написанное лордом Пейджетом – самым видным беженцем-католиком в Париже и злейшим врагом Елизаветы. Но вместо того, чтобы передать письмо лицу, которому оно было адресовано, мистер Воуд прямиком поскакал в Лондон и доставил его в Барн-Элмс – дом сэра Френсиса Уолсингема. Там письмо было вскрыто специалистом в подобных делах, мистером Грегори из Лайма, и должным образом скопировано. Затем оригинальная печать, удаленная без единого повреждения при помощи ножа с тонким и острым лезвием, раскаленным в пламени свечи, была заново отлита из горячего воска. Кристофер Воуд наблюдал за ловкими пальцами Грегори с благоговейным восторгом.
124
Рай – английский порт в графстве Суссекс, на побережье пролива Па-де-Кале
– О, если бы я обладал вашим даром, мистер Грегори! – воскликнул он. – Какую пользу я извлек бы из этого для безопасности ее величества и для блага королевства!
Мистер Грегори не имел пристрастия к восторгам, даже если он верил в их искренность, а в данном случае это было не так.
– Обладай вы подобным даром, – сухо ответил Грегори, пожав плечами, – вам бы пришлось, прежде чем использовать его, излечить руки от дрожи. – Бросив взгляд на лицо собеседника, которое бороздили морщины, свидетельствовавшие о разгульной жизни, он добавил: – Боюсь, что время для исцеления уже миновало.