Пламя

Уэдсли Оливия

В внезапном приливе страсти он обнимал и целовал ее.

– Дорогая моя, – страстно говорил он.

– Я рада одному, – сказала она однажды, – что мы не связаны браком накрепко. Все люди, которых я знала, так томились и скучали от этого или были злы и раздражены. Дафнэ рассказывала мне, что ее мать довела до смерти отца. Билль Десанж говорил, что его родители живут врозь, потому что им, по их темпераменту, тесно вместе, а Фэйн утверждал, что самое худшее в браке – это то, что женщина так быстро становится обыденной.

– Фэйн – дурак и молокосос, – медленно выговорил Роберт. – Все

вы не правы на этот раз.

Брак с подходящей женщиной – это почти то совершенство, которое вообще возможно в чем бы то ни было. Я не знаю ничего лучшего и ничего равного тому, что ты всегда со мною, в нашем собственном доме.

Он остановился, затем тихо произнес:

– Чего бы я не дал, чтобы иметь возможность доставить тебе это – твой собственный дом, собственный в настоящем смысле слова.

Тони встала со своего широкого кресла и направилась к нему.

Просветляющая интуиция любви подсказала ей внутренний смысл того, что сказал Роберт. Пламенный румянец разлился по ее лицу. Она наклонилась над ним, притягивая назад его голову, пока она не легла к ней на грудь.

– Ты дал мне тот дом, который мне нужен, – сказала она совсем просто.

– Я совершенно недостоин тебя, – с горечью ответил Роберт. – О Тони!

Он совсем повернулся к ней и спрятал свое лицо.

Постепенно он рассказал ей все. Тони от рождения владела даром любви, она принадлежала к числу тех женщин, которые наполняют жизнь мужчины во всех ее нуждах. Она изучила все верования Роберта, все его надежды, при мысли о коих он сам рассмеялся бы всего год тому назад.

В каждом мужчине есть особая милая простота, и каждая женщина, когда любит, либо вызывает ее наружу, либо подавляет. Тони тысячью нитей связывала Роберта. Несмотря на свою молодость, она знала все причудливые пути любви, потому что сама была мастером любви. Есть тысячи людей, которые любят и которые этих путей не знают. Роберт принадлежал ей не только вследствие страстной любви – она держала его бесконечной тонкой паутиной склонностей, нежности, обостренного интереса и неопределенного множества других, не имеющих значения в отдельности черт, которые в своей совокупности создают тайну личного очарования. Часто целые дни проходили в том, что они, по выражению Тони, жили «на поверхности вещей», делая длинные прогулки пешком и верхом и возвращаясь домой в приятной усталости и сонные.

Когда Роберт бывал во Флоренции, Тони усердно просматривала его книги. Она считала, что нет такой стороны его жизни, которая не могла бы быть ей близкой.

При этом проявлялся целый ряд ее собственных забавных и мелких свойств, потому что она была любовницей прежде всего, и потом уже женщиной.

Среди них не было таких, которые имели бы серьезное значение, но ведь каждому из нас свойственны свои собственные мелкие и особые пути восприятия, от которых совсем нелегко отказаться.

Тони никогда не делала ничего наполовину. Она как-то узнала от слуги, что Роберт любит порядок. Она осмотрела спальню. На туалете были разбросаны, кроме обычных серебряных безделушек, еще кучка романов, коробок папирос, два яблока и старая лента, что не способствовало порядку на нем. Она убрала все это и со страстью принялась за чистку.

Роберт

не любил слышать, как едят яблоки, а как бы разборчиво ни есть их, процесс этот не может быть неслышным. Тони страшно любила яблоки, но с тех пор никогда не дотрагивалась до них после обеда. Роберт терпеть не мог зайцев. Тони невзлюбила их. Она очень любила Пэйтпуфа, большого черного кота, и ей не мешало, если он за завтраком своей черной лапой выражал излишнее пристрастие к ее порции, но раз она заметила выразительную гримасу на лице Роберта при виде этого, и с тех пор Пэйтпуф был водворен на кухню. Однажды, когда Роберта не было дома, она снова взялась за рисование. Набросок виллы вышел ужасным, скорее всего он был похож на те кривые домики, которые являются результатом художественных усилий детей. Тони вздохнула, посмеялась и принялась набрасывать портрет старой кухарки Марты, которая зашла спросить насчет обеда.

Не получая ответа, Марта стала за спиной своей хозяйки и завизжала от удовольствия при виде своего портрета.

После этого Тони стала рисовать только лица и делала это, по словам Роберта, «чертовски хорошо».

Писем из Англии не было, и, надо сознаться, ни Роберт, ни Тони не жалели об этом.

Сидя после обеда на веранде, при причудливом свете затянутых розовым больших ламп и куря папиросы, чтобы отогнать москитов, Тони мало-помалу рассказала Роберту всю свою жизнь. Обычно она сидела у его ног, наклонялась к нему и, глядя ему в лицо, рассказывала.

– Бедная ты моя, крошечная, любимая, – нежно сказал Роберт, слушая ее повесть. – Клянусь, я заставлю тебя позабыть обо всем этом.

Конечно, у них бывали и стычки. Были два таких ужасных дня и ночи, когда они почти не говорили друг с другом. Началось это с одного замечания Тони, или, вернее, с воспоминания об одном замечании, леди Сомарец.

Тони вышла однажды к завтраку, и вид у нее был несколько неряшливый. Пока Роберт принимал свою ванну, она принялась за чтение «Покинутой жены» и не расслышала, как он, зайдя из ванны в ее комнату, обратился к ней:

– Ну, подымись, старушка.

Когда она услышала его шаги, она как-то сразу почувствовала, что в жизни есть такие светские обязанности, как завтрак и прическа. Она вскочила и привела себя в порядок в пять минут.

Завтрак никогда не был сильным местом у Марты, и Тони всегда сама готовила чай. На этот раз это сделал Роберт, и чай оказался слишком крепким, чего он не любил. Автомобиль уже дожидался, поднималась ужасная жара, он чувствовал себя обиженным недостаточным к нему вниманием. Тони влетела в комнату, как вихрь, и рассмеялась при виде чая. Прядь волос, не захваченная шпилькой, выбилась у нее сзади.

– У меня, к сожалению, не хватило времени одеться, – сказала она, бросая взгляд на свой шелковый капот.

Роберт сумрачно посмотрел на капот и на прядь волос. Его коробила неряшливость.

– Тони, я думаю, ты могла бы причесаться, раньше чем выйти.

Тони с удивлением посмотрела на него, но завтрак уже был испорчен, и он не поднял глаз.

– Извини меня, милый.

– Женщина не может позволить себе быть неряхой, даже если она прекрасна, – сказал Роберт после небольшой холодной паузы.