План "Б"
Шрифт:
«Свой? — удивился Никита. Но вовремя сообразил: его ставят на место, комментарии по поводу внешнего вида излишни. Что ж, тоже правильно. Надо соблюдать этикет. И все же было неприятно ни слышать колкость, ни смотреть на женское лицо за бесстрастной маской вежливости скрывающее глубокое почти очевидное неприятие.
«За что она меня так?» — обычно Линев не позволял клиентам испытывать к себе негативные эмоции. Ведь успех консультанта напрямую зависит от впечатления, произведенного на заказчика.
— Вы идите, Никита. Я еще немного посижу, — попыталась отделаться от него директриска. Теперь она
— Я вас одну не оставлю, — отрезал Линев.
— Почему?
— Так просто. Кстати, у меня на днях забавная история приключилась. Хотите, расскажу?
— Нет.
Первая, вне служебных обстоятельств, встреча явно не клеилась. Но разве это повод упускать шанс и отказываться от нечаянно подаренного судьбой тет-а-тета?
— Дело было так… — начал Линев, засим, цитируя классиков, Остапа понесло. В стремлении произвести на собеседницу впечатление Никита даже вскочил и разыграл в лицах диалог из сочиненного наспех происшествия.
Татьяна слушала его треп внимательно, смотрела пристально, иногда кивала и тогда отстраненность зеленых глаз вспыхивала искорками интереса, а губы трогала легкая гримаса усмешки. Тем ни менее, непрерывная дума тенью блуждала по ее лицу, наполняя сумраком зрачки. Адресовались ли тени и сумраки ему лично, или сказанным словам, Никита понять не успевал. Он тараторил без умолка и без отрыва глядел на маленькую ладошку.
Небрежно брошенная на спинку скамейки ладошка лежала потерянно и бесхозно, позабытая хозяйкой, словно лист, упавший с дерева. Линев уже несколько раз дотрагивался до гладкой кожи, вроде бы случайно, будто в эмоциональном порыве, и поощренный явным попустительством (или безразличием?) визави подумывал о большем. Ладошку можно было бы присвоить, это было бы хорошим началом для дальнейшей экспансии. Но риск был слишком велик. Татьяна хоть витала мыслями где-то далеко, однако разбойные действия вряд ли бы проигнорировала бы и, вероятнее всего, дала бы отпор. Или не дала бы? Линев попытался оценить шансы и приуныл. Получалось фифти-фифти.
«Она — клиентка. Я должен держать дистанцию. Поэтому ни каких глупостей. Но как же хочется взять ее за руку, или накрыть ее ладонь своей…» — собственная готовность к подвигу почти пугала.
Маленькая рука лежала совсем рядом, блестела колечком. Манила. Линев почти слышал — ладошка зовет, ей одиноко и грустно валяться на сыроватой древесине в такое прелестное сентябрьское утро. Она не прочь уютно обернуться крепкой и широкой мужской дланью, спрятаться, укрыться от мирских забот и бурь.
«Будь, что будет», — решил Никита и…не успел.
Татьяна сложила руки на коленях.
Потом прозвучала то, что он менее всего ожидал услышать.
— Никита, я хочу пригласить вас в ресторан. Завтра. Хорошо? — каким-то бесцветным, замогильным голосом обозвалась Татьяна и, стремительно поднявшись, пошла по аллее в сторону офисного центра.
— Да, — сказал Никита удаляющейся спине. И чертыхнулся про себя. Он был почти уверен: растерянность из зеленых глаз исчезла. Прямая спина и решительная походка излучали уверенность. Женщина шла покорять. Слабость, свидетелем, которой он невольно оказался, приказала долго жить.
«Что эта стерва затеяла?» — подумал Линев, уже сожалея о своем скоропостижном согласии.
Глава 10. Дорога в никуда
Вечером, накануне встречи в сквере, Тата, в который уже раз, разглядывала «аленький цветочек» и злилась: кислотный колорит и пышный цвет демонстрировали недюжинные масштабы свалившегося бедствия.
Об оном бухтел и Внутренний Голос:
— Доигралась…доэкспеременитировалась…теперь это уродище вытянет все соки из твоей души…
Странно, подумала Тата: почему формулировки «сошел с ума» и «душевно болен» подразумевает одно и то же состояние? Ведь ум и душа, согласно психологии, религии и даже просто здравому смыслу, совершенно разные понятия. Между тем великий и могучий русский язык с какой-то стати уравнял фразы применительно к обитателям желтого дома…
— Душа дана человеку во временное пользование, в аренду, так сказать, и распоряжаться ею надо осмотрительно. Поэтому в каждой религии любые трансакции с душой считаются большим грехом…
За окном беспросветным мраком висела ночь. Такая же черная, как собственное настроение. Не способствовали победе оптимизма и агрессивные нападки неугомонного эксперта по всем без исключения жизненным вопросам.
— Доктор Фауст продал свою душу и умер. Ты тоже заплатишь за свои фокусы, станешь игрушкой в руках этих кикимор и тогда попомнишь мои слова…
Одна из застывших фигур протестующе сверкнула глазами. Это Татуся попыталась возразить, да не смогла преодолеть навязанную чарами неподвижность.
— Конечно, теперь-то ты со мной не считаешься. Теперь я для тебя никто и ничто, так игра ума… — как ни хотелось Внутреннему Голосу скрыть обиду, а не получилось. Горькие ноты прозвучали отчетливо и ясно.
«Ладно тебе, не ной. Татьяна могла и ошибиться…»… — утешила Тата и посмотрела на Разумницу. Та, тоже связанная колдовским запретом, лишь насмешливо сощурилась, как бы уточняя: «Я? Ошиблась? Неужели?»
Внутренний Голос между тем решил расставить точки над «i»:
— Никто не знает, как устроен человек. Поэтому все, что сказала обо мне твоя больно образованная подруга, всего лишь предположения, верить которым совсем не обязательно. А вот забывать о собственном опыте я бы не советовал. За время нашей дружбы ты не раз могла убедиться в моей компетентности. Я оценивал, поощрял, укорял, вселял надежду, давал шанс, толкал вперед, помогал контролировать, препятствовал принятию импульсивных решений. И даже сейчас, не оставляю тебя в беде.
«Вместо того, чтобы петь себе дифирамбы, лучше подскажи что делать», — оборвала болтовню Тата.
— Я бы рад, но пока не готов. Давай, думать вместе.
«Давай, но я решительно не понимаю, что мне нужно и чего хочу», — честно признала Тата. Последнее время она ощущала себя очень деструктивной. И все же…Привычный прагматизм подсказывал поступки полезные, безопасные и не отягощенные моралью: совратить Линева и благодаря чужим знаниям поднять собственный бизнес. Из душевных порывов самым сильным была суетная гордыня, подталкивающая к тоже отнюдь не благородным деяниям: претворить в жизнь сексуальные фантазии Линева и, благодаря этому, стать главной женщиной в жизни писателя или, кто знает, оказаться героиней книги.