План "Б"
Шрифт:
Сейчас в угаре первых удовольствий, в пылу долгожданного обладания Линев подверг сомнению и переоценке каждый из пунктов сокровенного списка. А завтра? Послезавтра? Когда свежесть ощущений притупится, когда замелькают тенями обиды и неурядицы — неизбежные спутники будней, что тогда? Кто окажется главнее, нужнее, желаннее? Привычная, уставшая от суеты женщина или собственная возможность творить? Желание писать — конкурент страшный! Недописанная книга, не написанные книги, как затаившиеся враги, со временем нанесут удар. Превратятся в беду. Тем более
«Нет, Никиточка, тебе не удастся навязать мне новые обязательства», — ситуация неожиданно высветилась иным смыслом. Согласиться с Линевым означало взять у судьбы счастье в долг. С условием последующей расплаты.
Утратив возможность писать, погубив талант, когда-нибудь Линев возненавидит ее за совершенный ИМ поступок, за принятое ИМ решение. Он заплатит за сытое благополучие любимой женщины собой, а потом предъявит ей счет за принятую жертву.
Тата вздохнула…
Жизнь опять приготовила ловушку. И теперь манила. «Выгляни в окошко, дам тебе горошка».
«Нет, Никиточка, мы сыграем не в твою, а в мою игру, — больше меряться силами с химерами Тата не собиралась. Мысль, шальная мысль, что явилась днем в парке, возвратилась и пообещала, как панацея, избавление от бед. Однако, решение было не из рядовых…
— Отдохни, милый, — сказала Тата и наслала на Линева сон.
Никита замолк на полуслове, навалился на подушку и последним осознанным движением сомкнул руки в кольцо, заключил Тату в объятие. Даже в беспамятстве он хотел удержать рядом свою любовь.
Глава 17. Договор
Браки совершаются на небесах, а рушатся на земле. Поэтому во избежание грядущих проблем следовало подстелить соломку, повсюду, где только возможно.
Аудит Тата начала со здоровья, ведь это главное достояние семьи и залог появления крепких детей. Нырнув в Никиту, она пробежалась током крови по сосудам, отбила ритм сердца, поиграла мышцами. Все органы работали, как часы. Душа Никиты тоже была в отличном состоянии. Ни изъяна, ни упрека. А главное, вся во власти любви.
Эй, сейчас бы, размечталась Тата, прихватить мужское нетленное начало да смешать со своим, замесить, как тесто, а затем, разорвав комок на две половинки, вернуть одну в сердце Линева, а другую взять себе. Тогда, хочешь-не хочешь, придется им с Никитой жить душа в душу, душа к душе, одним целым.
Но поступать, так не следовало. Чужая душа — вот она, как на ладони. А своя-то — потемки, в которых мало того, что растет какая-то инородная пластмассовая хрень, так еще имеется в наличии огромный талант превращать любовь в ненависть.
— Что творишь? Совсем рехнулась? Куда несешься? Что за спешка?
Стоило возникнуть сомнениям, как тут как тут, с неизменными советами заявился вождь и учитель.
— Ты совсем не знаешь Никиту.
Внутренний Глас был суров и, как обычно, прав.
«Он — хороший», — сказала в оправдание Тата.
— Не факт.
«Он…»
— Все, что ты скажешь — чистой воды иллюзии.
«Никита меня любит и не сделает мне больно».
— Сделает. Он — живой человек.
«Я его люблю».
— Ты угробишь свое чувство, едва появится для этого повод.
С неожиданной решимостью Тата заявила:
«Нет. Теперь я доверяю своей душе. Она справится с любыми испытаниями».
От неожиданности контролер онемел. Но молчание длилось недолго.
— Уточни: ТЫ…ДОВЕРЯЕШЬ…СВОЕЙ…ДУШЕ?
— Да.
— Вчера ты считала ее инвалидом и от страха перед новой болью категорически не позволяла себе ничего чувствовать. А сегодня заявляешь…
— Сегодня я изменилась.
— Ты хочешь сказать, что Никита тебя изменил?
— Отчасти. Главную работу сделала я сама.
— С этого момента, пожалуйста, подробнее. В чем, пардон состояли ваши усилия?
Тата грустно улыбнулась:
— Я — автор своих поражений и побед. И даже, если мой вклад в ситуацию был копеечным, все равно победила именно я.
— Ты только и делала, что боялась.
— Нет, когда Никита ко мне пришел, я сумела победить страх.
— Ты была похожа на зомби и не соображала вообще.
— Ну и что! Зато я не убежала, не прогнала Никиту, и позволила ему и себе раскрыться. И вообще, если солдатик во время боя сначала наложил в штаны, а потом встал и побежал с криком «Ура!» в атаку, то про дерьмо можно забыть, будто его вовсе не было.
— Ты, действительно, стала иной. Рассуждаешь как-то не привычно. Наверное, мне лучше на некоторое время ретироваться и понаблюдать за тобой. Но я вернусь. Обязательно.
Тата вздохнула. Перемены уже давали о себе знать. Впервые ей удалось поставить в тупик своего ментора. Видимо, и слова о доверии к собственной душе оказались правдой, а не просто подходящим аргументом. Желание схватить Никитину душу, смешать со своей, замесить, как тесто, а затем, разорвав комок на две половинки, вернуть одну в сердце Линева, а другую взять себе, вдруг показалось диким и каким-то детским. Зачем столько насилия? Зачем хватать, смешивать, рвать, возвращать не то, что было взято, если можно, просто быть рядом?
«Кажется, моя душа стала зрелой…» — сказала себе Тата и тут же поправилась: — становится».
У зрелости, очевидно, было начало, не было конца, и имелась масса правил, которые предстояло со временем постичь. Пока же Тата осилила лишь несколько базовых истин. Следовало уважать и любить себя, доверять себе, жизни и людям, отказаться от незыблемых правил и помнить, что любые перемены — требуют времени, терпения и усилий. В свете новых тенденций Тата и совершила очередной ритуал. Она поставила свою душу рядом с Никитиной и произнесла что-то вроде церковной клятвы: «Клянусь любить тебя и быть рядом с тобой отныне и навсегда, в горе и в радости, в бедности и богатстве, в здравии и болезни, до тех пор, пока Господь не ра-Злу-Учит нас».