План побега
Шрифт:
На собраниях у Риверо каждый по-своему выражал еще одну заботу, очень личную, но общую для всех. Кто с гневом, кто с печалью, кто с досадой, но все говорили об одном: монотонная череда дней и ночей без благотворного пусть даже кратковременного - влияния женского общества. Мучения начались в Барселоне, где один из туристов (социолог) громко высказался по поводу качества предлагаемых услуг. Страх ли перед болезнью, некогда исчезнувшей с лица земли, но заново привезенной из бывших колоний, а может, робость, овладевающая нами за границей, или просто предрассудки, - но аргентинцы не участвовали во всеобщем
– они увидели из окна автобуса молодую велосипедистку, блондинку, которая исторгла у Риверо глубокий вздох, заставив его восстать против собственной судьбы: быть может, это и есть женщина его жизни?
Увы, наш опыт - это всегда наш личный опыт, что и калечит лучшие из рассказов о путешествиях. К римским жрицам любви друзья отнеслись с неприкрытым отвращением и нашли, таким образом, новый предлог - как солдаты, давно отвыкшие драться, - чтобы не ввязываться в авантюру. Положение было еще терпимым в Мюнхене, но стало невыносимым в Париже, где действительность показалась им безумным праздником, устроенным в честь любовных побед. Друзей начала грызть тревога другого свойства: путешествие с его красотами, - разве оно уравновешивало потерю целой вереницы блондинок и брюнеток, оставшихся позади?
Сарконе, от природы обладавший спокойным нравом, сделал полезное уточнение:
– Здесь слишком много женщин легкого поведения. Честные девушки не дают к себе подступиться, чтобы их не спутали с теми.
Друзья бурно выразили свое согласие. Движимый завистью, Тарантино внес некоторый диссонанс:
– Но не зря ведь сказано, что трудности обостряют изобретательность.
Эскобар развил тему с превосходным хладнокровием:
– Ни с одной даже не заговоришь, потому что они не понимают по-испански.
В разговор вступил Риверо - единственный из четырех знавший несколько французских слов - и тоже напомнил всем о непреодолимом языковом барьере. Затем вмешался Тарантино:
– Я хочу сказать, что нам не хватает какой-нибудь крестьянской девушки, которая работает домашней прислугой, - лучше всего брюнетки. Ведь у нас это самое доступное из того, что есть.
– В Париже выше уровень жизни, - объяснил Риверо.
– С чем вас всех и поздравляю, - заключил Сарконе.
И во второй раз заслужил шумное одобрение компании.
"Неблагодарность", "жестокость", "коварство" - вот слова, приходящие на ум, когда мы рассуждаем о жизни. К счастью, нередко всплывает еще и слово "неожиданность". Если жизнь становится невыносимой, так и знайте: где-то поблизости спрятан сундучок с сокровищами.
К концу разговора, кажется, показался свет в конце туннеля.
– Раз уж мы лишены домашних радостей, нужно искать в других местах, высказал свое мнение Тарантино.
Наступила мрачная тишина, нарушаемая лишь громким сопением присутствующих.
– Есть что-нибудь на примете?
– рискнул спросить Сарконе.
На Тарантино снизошло озарение.
– Горничная, - произнес он прерывистым голосом.
– Молодая, - уточнил Эскобар, тоже жаждавший лавров.
– Та, что приходит убирать вместе со старухой.
– Ни в коем случае!
– упрекнул их Риверо.
– Разве вы забыли, что горничная в отеле - существо неприкасаемое, священное? Для постояльцев, конечно. Подумайте хорошенько, во что иначе превратится почтенное заведение? Если хотите, почитайте правила проживания. Или проверьте на практике.
– А где взять правила?
– спросил Тарантино.
Слегка поразмыслив, Риверо ответил с уверенностью:
– Внизу у швейцара.
– А что делают с теми, кто их нарушает?
– Вышвыривают вон.
– Давай все-таки прислушаемся к этому ненормальному, - предложил Эскобар, обращаясь к Тарантино.
– Речь идет о нашем добром имени.
Сарконе согласился:
– Один неверный шаг, и что станет со всеми нами? Риверо поддержал его:
– Вспомните, о чем говорил наш сопровождающий: ступив одной ногой в самолет, мы автоматически превращаемся в посланцев родины.
Тарантино, Сарконе и Эскобар ушли наверх. Оставшись в одиночестве, Риверо покопался в глубинах памяти и ощутил скрытое беспокойство относительно мотивов своего недавнего поступка - перед тем, как собрался насладиться триумфом. Кто-то когда-то рассказал ему что-то о горничных в отеле, которым предписывается быть недоступными. "Я проявил такую твердость (подумалось ему), потому что за границей мы должны уважать законы гостеприимства, любой ценой избегать ненужных столкновений и вести себя безупречно".
На следующий день в обеденный час троица не появилась в ресторане отеля. Риверо посвятил вечер покупкам. По возвращении, падая от усталости, он решил посидеть немного за столиком бара, прямо на тротуаре Елисейских полей. Большой любитель оршадов, из-за невозможности объясниться он удовлетворился мятным напитком. Опорожнив стакан до половины, Риверо поднял глаза на темную громаду Триумфальной арки, забыл про людской муравейник и обрел спокойствие.
Постоянное движение взад-вперед, в одном и том же месте, где шум толпы перекрывался мощными голосами, в конце концов привлекло его внимание. Медленно и недоуменно, как будто пробуждаясь от сна, он перевел глаза на кучку людей, державших друг друга под руку и явно в хорошем настроении. Риверо с удивлением узнал Тарантино, Сарконе, Эскобара; но их было не трое. Четвертой оказалась молодая девушка, низенькая и полная, со смуглой кожей и большими зелеными глазами, чей напряженный коровий взгляд не участвовал в веселье, написанном на лице.
– Ну, как она тебе?
– поинтересовался Сарконе.
– Симпатичная, - признал Риверо.
– Как говорится, лучше, чем ничего, - сказал Тарантино.
– А главное, из нее неплохой преподаватель, - быстро добавил Эскобар. Мы уже выучили полдюжины слов, и с безупречным произношением.
– Она бретонка, - пояснил Сарконе.
– А вы чему ее учите?
– спросил в свою очередь Риверо.
– Повседневным выражениям. Тарантино заставляет ее повторять разные неприличные словечки и уверяет, что так здороваются или заказывают кофе. Мы помираем со смеху.