Планета КИМ. Книга 1
Шрифт:
Все это объяснялось отсутствием атмосферы, которая на Земле рассевает дневной свет, а яркий рассеяный свет затмевает корону Солнца и слабое сияние звезд.
Привлеченные изумленным восклицанием Лизы, все бросились к окнам и долго глядели в них. Затем Сеня включил электричество, и яркий свет полуваттных ламп снова залил каюту.
Все окружили Тер-Степанова и, перебивая друг друга, засыпали его вопросами.
— Небо-то почему везде? — спросил первым Веткин.
— А почему Луна такая колоссальная? — задала вопрос Лиза.
— Это не Луна, а та самая Земля, с которой мы улетели. Теперь мы можем видеть звездное небо в любом направлении, куда ни поглядим, а не только вверху.
— Но почему
— Так ведь Луну мы видим, когда она освещена солнечным светом. А на обращенном к нам полушарии Земли теперь ночь. Но его освещает полная Луна. Так что свет, которым оно светит, — лишь отражение отражения.
— А почему звезды такие? Неподвижные?
— А почему такое ощущение неподвижности ракеты?
— А почему Земля кажется такой огромной?
Вопросы сыпались, как песок сквозь сито.
— А ну вас, — притворно рассердился Семен. — Не все сразу!
И стал объяснять, чуточку копируя профессора Сергеева важностью и поддельной сухостью тона:
— Мерцание звезд, а также окружающий некоторые, более крупные из них, звездный венец — есть явление оптическое, зависящее от преломления лучей света земной атмосферой. Звезды, находящиеся ближе к горизонту, кажутся нам сравнительно крупнее и мерцают сильнее, так как их свет доходит до нас через более толстый слой воздуха и подвергается более сильному преломлению. Потому же и восходящий месяц кажется нам гораздо крупнее и, как вы знаете, ярко-красным: его лучам приходится тогда пронизывать гораздо больший слой атмосферы, чем в то время, как он находится ближе к зениту. [8] Теперь — насчет неподвижности ракеты. Вы уже убедились, что от Земли мы улетели очень далеко. Можете взглянуть через час, даже через полчаса — вы увидите, как сильно уменьшится видимый диск.
8
Мерцание звезд вызывается разложением света звезд на цвета (атмосфера действует, как призма), а так же и воздушными волнами. Проходя через эти волны, лучи света от звезды преломляются различно: отсюда изменение яркости звезды при мерцании.
— Но, ей же ей, Сенька — мы стоим на месте! — заорала экспансивная Нюра.
— Голова садовая! — ласково ответил пилот. — Если ехать в хорошем курьерском поезде, и то иной раз, когда вагон мало трясет, может на минутку показаться, что стоишь на месте. В быстро летящем аэроплане это еще сильнее заметно, если на пути нет воздушных ям. Отчего получается впечатление движения? От тряски, толчков, хотя бы самых слабых. Наш корабль — идеальный в этом отношении. Он движется в пустом пространстве, где нет ни толчков, ни малейшего трения. Но уверяю вас, милые друзья, что мы летим с такой быстротой, какая никому на Земле не снилась: около одиннадцати километров в секунду.{8} Потом еще какой-то умник спрашивал, почему Земля кажется такой огромной. Так ведь, помимо того, что Земля гораздо больше Луны, мы пролетели пока лишь меньшую часть разделяющего их расстояния.
Среди вызванной общим приподнятым настроением оживленной беседы время шло незаметно. Спустя несколько часов опять погасили свет. Звездное небо все так же чернело и искрилось бесчисленными звездами. Косматое Солнце сверкало в черной бездне, не затмевая звезд. Земля светилась еле заметно, и диск ее был значительно меньше. Скоро он вовсе исчезнет из виду благодаря своей тусклости.
Тер-Степанов снова ушел к себе в кабинку и на этот раз пробыл там долго. Когда он вышел оттуда, его звучный баритон покрыл голоса товарищей:
— Через десять минут
— Как?
— Уже?
— Неужто?
Действительно, часы показывали без десяти минут пять часов утра по земному времени.
Пилот скомандовал: Каждый в свой гамак! Привязаться крепко! Толчок будет несильный! Не пугаться! — и, улыбнувшись, добавил:
— Станция Луна! Приготовьте билеты!
V. Доклад профессора Сергеева
Доклад профессора Сергеева о неудавшемся полете ракетного корабля был назначен на 1 апреля в большой аудитории Политехнического музея в Москве. Кто не был в курсе дела (но вряд ли нашелся бы в Москве такой человек), мог бы подумать, что происходит какое-нибудь стихийное бедствие — землетрясение, пожар, наводнение. Весь центр города по кольцу А был охвачен плотной цепью красноармейцев и милиционеров, с невероятными усилиями сдерживавших напор толпы.
Внутри кольца волновался человеческий океан, в котором возгласы, речи, крики, истерический хохот перебивали друг друга и сливались в мощный подобный грохоту морского прибоя. Толпа извне больше прибывала и напирала на вооруженную охрану, но в центр уже больше никого не пропускали, центр был уплотнен до последней степени. Такие же густые толпы народа заливали Каланчевскую площадь, откуда медленно пробирался закрытый автомобиль профессора Сергеева. Лида сидела рядом со своим старым учителем. Ее милое курносое личико побледнело, осунулось. Профессора трудно было узнать. За две недели он постарел лет на двадцать. Его стройная, прямая фигура заметно согнулась, волосы из пепельных стали белоснежными, движения потеряли точность и уверенность. Это уже не был гордый, немного сухой и упрямый ученый, пользовавшийся мировой славой. Теперь это был обыкновенный старик, убитый горем и чуточку жалкий. Только его голубые глаза смотрели попрежнему живо.
Лида выглянула в окно. По черной от густой толпы площади так же медленно двигалось еще несколько автомобилей. Слышались проклятия, угрозы по адресу профессора Сергеева. Сильные наряды конной милиции беспомощно тонули в толпе.
Раздавались крики:
— Голову ему оторвать, старому подлецу!
— Самого его в ракете отправить на Солнце!
— Пусть изжарится, сволочь!
— Долой Сергеева! — закричал чей-то возбужденный молодой голос, и вся площадь единодушно подхватила восклицание, как лозунг:
— Долой Сергеева!
Формула была брошена.
Как искра, зажёгшая порох, она разом охватила миллионные толпы, заливавшие огромный город. Эти два слова, подхваченные и одновременно повторяемые множеством уст, гремели потрясающе-грозно и отчетливо: Долой Сергеева!!! Казалось, стены и здания древнего города гудели каменными глотками:
— Долой Сергеева!
Этот невероятный хор потрясал физически, и миф о разрушении Иерихонских укреплений криком осаждающих казался вполне правдоподобным.
Автомобиль медленно двигался. Казалось, исчезли все слова человеческой речи, все голоса и звуки вселенной — и людская речь, и крики зверей, и свист ветра, и грохот прибоя, и звон колоколов, и рев сирен, и гудки паровозов — все, все слилось управляемое каким-то чудовищным дирижером, в эти два неумолкавшие и смертельно-отчетливые слова:
— Долой Сергеева!!
— Долой!..
— … Сергеева!!
Лиду трясла мелкая, частая, непрерывная дрожь. Сжав губы, она бросила быстрый взгляд на профессора. Он, казалось, не слышал ужасного крика, Наполнившего мир, небывало-членораздельного рева и воя толпы. Он сидел молча, сгорбившись и отсутствуя. Из его правого глаза по небритой щеке ползла скупая одинокая слезинка. Сквозь стекло Лида видела шофера. Он не переставая нажимал кнопку гудка, но звука его не было слышно: он тонул в оглушительном реве: