Планета нервных. Как жить в мире процветающей паники
Шрифт:
Невидимые акулы
В тревожности есть одна досадная штука – зачастую сложно разобраться в том, почему нам тревожно. Никакой видимой угрозы может не быть, но тем не менее нас охватывает смятение. Как сцена из фильма, в которой нет действия, но есть тревожное ожидание. Словно фильм «Челюсти» без акулы.
Однако в море жизни есть акулы. Образные, невидимые акулы. Ведь даже когда мы чувствуем беспокойство без причин, причины все же имеются.
«Нам понадобится лодка побольше», – сказал Броуди в фильме «Челюсти». Наше внимание приковано к метафорическим акулам, но его нужно сместить на метафорические лодки. Вероятно, мы лучше справлялись бы с этим миром, если бы
Сбой
Иногда мне кажется, что моя голова – это компьютер, на рабочем столе которого открыто слишком много окон. На рабочем столе – хаос. У меня внутри есть радужный курсор ожидания. Я подвисаю, и он вращается. Если бы я только мог закрыть хоть какие-то окна и выкинуть хоть какой-то мусор в корзину, мне стало бы лучше. Но как выбрать, что именно закрыть, когда все окна кажутся такими важными? Как освободить свой перегруженный мозг, если весь мир перегружен? Мы способны думать о чем угодно. Поэтому кажется разумным, что рано или поздно мы начинаем-таки думать обо всем. Время от времени нам просто необходимо быть достаточно смелыми и выключать гаджеты для того, чтобы включить самих себя. Прервать одно соединение с целью восстановления другого.
Вещи, которые стали быстрее, чем раньше
Почта.
Машины.
Бегуны на Олимпиаде.
Новости.
Производительность.
Фотография.
Кадры в фильмах.
Финансовые транзакции.
Путешествия.
Рост мирового населения.
Вырубка лесов в джунглях Амазонки.
Навигация.
Развитие технологий.
Отношения.
Политические события.
Мысли в вашей голове.
Круглосуточная катастрофа
Слово «волнение» само по себе звучит довольно приятно, и кажется, что не так уж сложно противостоять ему. И все же волнение о будущем – будь то следующие десять минут или десять лет – это главное, что мешает нам жить здесь и сейчас и наслаждаться моментом.
Я паникер. Я не просто волнуюсь. Нет. Мое волнение честолюбиво. Оно безгранично. Моя тревожность – даже если само слово начинается со строчной буквы – настолько велика, что способна поглотить все. У меня всегда легко получалось нарисовать себе худшее развитие событий и продумать его до мельчайших деталей.
Я такой, сколько себя помню. Много раз я, уверенный в своей неминуемой смерти от болезни, которую сам себе диагностировал по Интернету, обращался к доктору. Когда я был в начальных классах, мама забирала меня из школы, и если она опаздывала, то мне хватало всего минуты, чтобы убедить себя в ее смерти в жуткой аварии. Мама так и не попала в аварию, но это не отменяло вероятности того, что катастрофа все равно могла произойти. Когда мамы не было рядом, я боялся, что она больше никогда не придет.
Картины жутких катастроф в мельчайших подробностях, вроде искореженного металла и россыпи бело-голубых стеклянных осколков, поблескивающих на асфальте, занимали мой ум намного чаще, чем разумная мысль о маловероятности таких событий. Если Андреа не берет трубку, я ничего не могу с собой поделать и представляю возможные варианты развития событий: она упала с лестницы или, что тоже вероятно, самовоспламенилась. Я волнуюсь о том, не обижаю ли я людей, сам того не желая. Волнуюсь о том, что я редко вспоминаю о всех преимуществах своего положения. Волнуюсь о заключенных, отбывающих срок за преступления, которые они не совершали. Меня волнуют нарушения прав человека. Меня волнуют предрассудки, политика, загрязнение окружающей среды и весь этот мир, который унаследует поколение моих детей. Я волнуюсь за все биологические виды, исчезающие по вине человека, и еще за объем углеродных выбросов. Меня волнует то, как сильно я поглощен собой, из-за чего я погружаюсь в себя еще больше.
Задолго до того, как я начал заниматься сексом, я легко мог представить, что болен СПИДом, – так сильно на меня влияли социальные ролики, которые крутили по телевизору в 80-х годах по заказу британского правительства. И если я ем что-то с немного подозрительным вкусом, то немедленно воображаю, как я уже госпитализирован с пищевым отравлением, хотя таковое случилось со мной всего один раз в жизни.
Находясь в аэропорту, я всегда чувствую себя – а следовательно действую – подозрительно. В любой припухлости, язвочке или родинке я вижу потенциальный рак. В любом провале памяти – ранние признаки болезни Альцгеймера. И так далее и тому подобное. Все это происходит со мной, когда я чувствую себя более или менее здоровым. Когда же я болен, способность создать катастрофу на ровном месте превращается в суперспособность.
Если подумать, то эти картинки являются для меня ключевой характеристикой тревоги. Нескончаемая работа воображения на тему «как дела могут стать еще хуже». Лишь с недавних пор я начал понимать, как много воды льет на эту мельницу современный мир. Как сильно состояние нашей психики – больны ли мы по-настоящему или просто измотаны – зависит от состояния нашего общества и наоборот. Я хочу понять, чем именно отравляет нас планета нервных.
Есть огромная разница между усталостью и настоящей болезнью. Скажем, такая же, как разница между чувством голода и голодной смертью; эти два состояния имеют следующую взаимосвязь: то, что плохо воздействует на нас в первом состоянии (скажем, нехватка еды), воздействует еще хуже во втором. Есть вещи, от которых я чувствую себя плохо, когда здоров, но сильно устал; зачастую от этих же вещей мне становится намного хуже, когда я болен. Чему учит болезнь, так это тому, как предотвратить ухудшение после ремиссии. Боль – чертовски хороший учитель.
Еще больше поводов для волнения помимо упомянутых в прошлой главе
(ведь поводов мало не бывает)
Новости.
Поезда метро. Когда я спускаюсь в метро, я представляю себе все, что может пойти не так. Поезд может застрять в тоннеле. Может возникнуть пожар. Может случиться террористическая атака. Меня может хватить сердечный приступ. Справедливости ради, нужно добавить, что однажды со мной приключился ужасный эпизод в подземке. Я вышел из поезда в парижском метро и попал в жгучую дымку слезоточивого газа. Наверху как раз происходили столкновения между членами профсоюзов и полицией; последняя применила слезоточивый газ близко от станции. Но тогда я этого не знал. Закрывая лицо шарфом, чтобы можно было дышать, я решил – это теракт. Это оказалось не так. Но мысль о теракте стала травматичной для меня. По словам Монтеня: «Кто боится страданий, тот уже страдает от боязни» [7] .
7
Монтень М. Опыты: Полное издание в одном томе. М.: Альфа-книга, 2017.