Планета Шекспира
Шрифт:
— Этот пруд сегодня вечером сильно вонял, — сказал Плотоядец. — Иногда он воняет сильнее, чем сегодня, и когда еще ветер подходящий, от него житья нет.
С тем, как слова эти проникли в его сознание, Хортон вновь осознал, что сидит вместе с другими около костра, и череп Шекспира — не более, чем повисшая над дверью белая клякса.
Возникла вонь, гнилостное зловоние Пруда, а за кругом света от костра послышался свистящий звук. Остальные услышали его, и их головы повернулись, чтобы посмотреть в том направлении, с которого звук донесся. Усиленно прислушиваясь — не повторится ли звук — все молчали.
Звук повторился,
Сверкание усилилось и теперь уже безошибочно можно было сказать, что во тьме происходит движение — сфера более глубокой темноты подкатывалась все ближе, посвистывая при движении.
Вначале на нее был только намек, потом ощущение, а теперь, совершенно внезапно и безошибочно, она появилась — сфера темноты, футов двух в диаметре, выкатившаяся из ночи в круг света. И с ней пришла вонь — вонь более глубокая, хотя, казалось, с приближением сферы она несколько теряла в остроте.
В десяти футах от огня сфера остановилась — черный шар, заключавший в себе маслянистое поблескивание. Она просто покоилась. Она была неподвижной. Не было ни дрожи, ни пульсации, никакого признака, что она когда-то двигалась или была способна к движению.
— Это Пруд, — сказал Никодимус, говоря тихо, словно он не хотел напугать или потревожить ее. — Это из Пруда. Часть Пруда явилась с визитом.
Среди группы возникло напряжение и страх, но, сказал себе Хортон, не всеподавляющий страх — скорее поражение, страх от удивления. Почти так, пришло ему в голову, как если бы сфера вела себя очень осмотрительно, специально, чтобы сдержать их страх.
— Это не вода, — сказал Хортон. — Я был там сегодня. Это тяжелее воды. Как ртуть, но это не ртуть.
— Тогда часть ее могла образовать шар, — решила Элейна.
— Чертова штука живая, — пискнул Плотоядец. — Она лежит там и знает о нас, шпионит за нами. Шекспир говорил, что с Прудом что-то не так. Он его боялся. Никогда не подходил близко. Шекспир был законченным трусом. Он говорил временами, что в трусости кроется самая суть мудрости.
— Происходит многое, — заявил Никодимус, — чего не понимаем мы. Заблокированный тоннель, существо, запертое во времени, а теперь вот и это. У меня чувство, что что-то должно случиться.
— Что ты об этом думаешь? — спросил Хортон сферу. — Должно что-нибудь случиться? Не пришел ли ты сказать нам об этом?
Сфера не издала ни звука. Она не шелохнулась. Она просто лежала и ждала чего-то.
Никодимус сделал к ней один шаг.
— Оставь ее в покое, — резко сказал Хортон.
Никодимус замер.
Молчание продолжалось. Ничего нельзя было сделать, нечего было сказать. Пруд был здесь; следующий шаг оставался за ним.
Сфера шелохнулась, задрожала, а потом отступила, откатилась назад в темноту, так что и следа не осталось, хотя Хортону показалось, что он еще долго видел ее, прежде, чем она исчезла. При движении она шуршала и звук этот долго затихал на расстоянии, а вонь, к которой они каким-то образом начали привыкать, постепенно рассеивалась.
Никодимус вернулся к костру и опустился возле него на корточки.
— К чему бы все это? — спросил он.
— Посмотреть
— Но зачем? — недоумевала Элейна. — Зачем бы ему на нас смотреть?
— Кто знает, чего Пруду захочется, — философски заметил Никодимус.
— Это можно узнать одним способом, — сказал Хортон. — Я пойду и спрошу Пруд.
— Это самое безумное, что я когда-либо слышал, — сказал Никодимус. — Это место, должно быть, на вас подействовало.
— Не думаю, что это безумно, — возразила Элейна. — Пруд ведь пришел к нам с визитом. Я иду с вами.
— Нет, не идете, — не разрешил Хортон. — Только я должен идти. Вы все остаетесь здесь. Никто не пойдет со мной и никто не отправится следом. Понятно?
— Ну, посудите, Хортон, — проговорил Никодимус, — не можете же вы просто так сорваться и пойти…
— Пускай идет, — проворчал Плотоядец. — Приятно знать, что не все люди такие, как мой трусливый друг там, над дверью.
Он шатаясь поднялся на ноги и отдал Хортону грубый, почти насмешливый салют.
— Ступайте, мой друг-воин. Идите встретить врага.
24
Два раза он сбился с дороги, не заметив поворотов тропы, но в конце концов дошел до пруда, спустился по крутому склону берега и свет фонарика отразился от твердой полированной поверхности.
Ночь была тихой, как смерть, Пруд лежал ровным и безжизненным. По небу простерлась дымка незнакомых звезд. Оглянувшись назад, Хортон видел отблеск костра в лагере над верхушками деревьев.
Он пристроил каблуки на покатом камне, уходящим в Пруд, и низко склонился.
— Все нормально, — сказал он, одновременно вслух и в мыслях, — давай.
Он подождал, и ему показалось, будто в Пруду возникло легкое шевеление, рябь, которая была не совсем рябью и с того берега донесся шепоток, словно слабый ветер подул среди камышей. Почувствовал он шевеление и в сознании, ощущение, будто там что-то выстраивается.
Он подождал, и теперь это уже было более не в его мозгу, а через какой-то сдвиг неких координат, ему неведомых, если не считать мысли, будто координаты могут в этом участвовать, он как бы начал перемещаться. Он, казалось, повис неким бесплотным существом в какой-то неведомой пустоте, содержавшей один-единственный предмет, голубую сферу, блестевшую в солнечном свете, изливавшемся из-за его левого плеча, или того места, где должно было находиться левое плечо, так как он даже не был уверен, есть ли у него тело.
Не то сфера двигалась к нему, не то он к ней падал — что именно, он не мог быть уверен. Но в любом случае, она приближалась. Увеличивалась, и вместе с тем голубизна ее поверхности начинала испещряться рваными белыми клочьями, и он понял, что сфера — это планета, и часть ее поверхности скрыта облаками, которые прежде скрадывались глубокой голубизной поверхности.
Теперь уже без сомнения он падал сквозь атмосферу планеты, хотя падение его казалось столь управляемым, что он не чувствовал опасения. Это напоминало не падение, а, скорее, плавное приближение, словно парение пуха в воздухе. Сфера, как таковая, исчезла: диск ее стал таким большим, что заполнил все поле зрения и вышел за его пределы. Теперь под ним лежала огромная синяя равнина, с размазанными по ней белыми облаками. Облака, но более никаких очертаний, никаких признаков континентальных массивов.