Планета–тайга: Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю
Шрифт:
Здесь тоже надо остановиться и обязательно пояснить, что лодки по нашим местам небольшие и низко сидят в воде, так что распахнутому пиджаку или ватнику ничего не стоит окунуться краем в озеро и долго и незаметно для гребца полоскаться рядом с тонким осиновым бортом долбленой посудинки. А еще следует заметить, что даже сейчас есть по тайге такие озера, где щука нет–нет да и схватит сгоряча чуть ли не кусок палки, брошенный в воду.
В тот раз щука тоже недолго раздумывала. Она бросилась к лодке и схватила старика за свесившийся в воду угол форменной одежды. Может, все на этом и кончилось бы, но вот беда — увязла рыбина зубами в крепкой материи, да и дедка оказался строптивым.
Старик рассказывает
Рыбина действительно была огромной — дедка еле тянул ее за собой, перевесив голову страшилища через плечо… Вот и вся история…
Ну а медведь, к которому старик наведался в гости на берлогу?.. Здесь уже может поручиться и автор сегодняшнего повествования о деяниях дедки Афони — было такое…
И надо же было случиться — старик решил срубить сосну над самым медведем и сослепу угодил лыжей в берлогу. Медведь выскочил, очумел от неожиданной встречи, взревел, но успел только обломать у непрошеного гостя лыжину. Старик еще крепко держал в руках ружье, и выстрел верной централки выручил еще раз нашего патриарха.
Афоня притащился из леса чуть живой и, еще не веря до конца в добрый исход, тихо попросил соседа сходить к бригадиру за лошадью.
В лес катили всей деревней, отыскали по следам развороченную берлогу, все осмотрели, проверили, привезли в деревню на санях тушу опрометчивого медведя и обломок Афониной лыжи и сами за дедку составили новую таежную «сказку–быль»…
Старику коллективное творчество понравилось, он живо подправил шероховатости повествования, переставил по–своему кой–какие слова, уточнил детали, снял излишние восклицания и, конечно, добавил к истории тот самый пиджак, которого чуть было не лишился вместе с головой. И теперь, заглянув к кому-нибудь в гости, он каждый раз вспоминает сломанную лыжу, что все еще хранится в кладовке, и неудобную квартиру медведя под вывороченным корнем–выскорем…
Сейчас дедка молчит. Он давно уже не вяжет сетей, давно окончил сегодняшний пересказ всех своих историй и, наверное, просто вспоминает те дни, когда он так же, как сегодня его напарник, гонял по полке ячею за ячеей, гонял быстро и ровно, хоть с закрытыми глазами, и не по два ряда за вечер, а…
До конца второй сетки мне осталось всего два десятка рядов, десяток вечеров — и можно будет собираться домой.
Мы с дедкой обязательно дождемся тихого дня, с вечера высмотрим на небе звезды, погадаем завтрашнюю погоду и только тогда тронемся в обратный путь.
Наверное, Пальмухе уж очень хочется домой. Она чутко сторожит в нашу сторону уши и поглядывает на старика добрыми глазами… Мы скоро пойдем, Пальмуха, заберем с собой обратно и Корсонушку, и моего шального Бурана. Я не обманываю тебя, замечательная собака, я просто хочу сказать тебе спасибо за то, что принесла ко мне на зимовье вместе с дедкой мир, уют, теплые вечера и замечательные лесные истории.
У меня еще очень мало своих лесных историй, мне никак не равняться с дедкой, как не равняться моему Бурану хотя бы с Корсонушкой. Наверное, поэтому я сейчас больше молчу, вяжу сеть, прислушиваюсь к каждому слову старика, верю ему, гадаю про себя о будущих тропах, строю всякие планы и очень хочу когда-нибудь, когда моя дорога за куницей вдруг остановится, тихо вспомнить всех наших собак, всех охотников и попробовать, как дедка Афоня, оставить другим лист за листом большую книгу о нашей охоте.
В МЕДВЕЖЬЕМ КРАЮ
Год 1965–й.
Ночь. Заваленная камнями река. Речку зовут Шильдой. «Шильда… Шильда…» — поет на камнях вода. «Шильда… Шильда…» — тревожно отзываются разбуженные мной кулики. Шильда приходит из настоящего леса… Завтра не будет лесовозов, мотопил. Завтра, очень может быть, вступлю я в «медвежье государство»… Государство сложное по конституции и истории.
История вроде и проста для людей… Еще в прошлом году в лесу жила деревушка. По раннему морозцу ее вывезли. Вывезли на тракторных санях скарб, людей поближе к другим людям и вконец размесили дорогу. В лесу оставалось теперь только полтора десятка брошенных домов. Сейчас в лесу были еще телята, отправленные на летний выпас, и два пастуха… Это — история для людей.
Для зверя по–другому. Для зверя в этом году не будет овса, которого он ждет. А ждет ли? Не будет ограничений в передвижении, что устанавливали люди. И еще одно: в этом году родились медвежата, которые пока не видели человека.
Ночь останавливает мысли, обращенные к завтрашнему дню. Живо только прошлое: вся дорога сюда, все километры — полтора месяца рек, ручьев, троп, тайги и медвежьих историй. Еще сегодня днем я ничего не знал о завтрашней деревушке. Брошенные избы, стадо в лесу, два пастуха появились уже в темноте, перед Шильдой, появились с очередным рассказом о медведе.
…Старик, пожалуй, был упрям в пристрастии к древним привычкам. Расшатанное ружье, гильзы, раздутые от чрезмерных зарядов, и капсюля, заколоченные молотком. Капсюля часто подводили при выстреле — случались осечки. Последняя осечка для старика оказалась роковой… Медведь объявился неожиданно, хотел уйти, но старик поднял ружье и выстрелил. Раненый зверь повернулся и пошел на охотника. Руки не могли подвести — крепкие руки лесного старателя верно держали ружье. Но второго выстрела не получилось— подвел капсюль… Останки старика захоронили, а в лес с отцовским ружьем теперь ходил сын. И ружье снова подвело. В том же лесу, на том же месте навстречу человеку поднялся медведь. И медведь не убегал. Выстрел — и только ранение. А вместо второй пули — снова осечка. Ревущая пасть рядом. Грише остается последнее — «отдать руку». Рука уходит в пасть, в горло. Зубы жуют одежду, тело, а лапа зверя ломает голову с затылка… Дальше Гриша ничего не помнит. В новую память пришла боль в пережеванной руке и скальп, снятый с затылка ко лбу. Потом Гриша помнит и медведя. Его привезли мужики и нашли в звере и ту пульку, которую послал навстречу своей смерти еще старик…
Это правда. Есть Гриша. Нет старика. Есть пули отца и сына, посланные в зверя. И был тот самый медведь, встретивший еще раз человека, не убежавший от него, а пошедший на Гришу еще до выстрела… Что это — память, недобрая память о человеке?.. Может быть, ибо верю в медвежью память.
Я не хочу распространяться дальше о мышлении, о праве животного видеть сны, помнить старые дороги и обиды. Я почти ничего не знаю о характере этого умного животного. А умного ли? А может, это только моя загадка, в основе которой живет простое отдергивание лапы от горящей спички?.. Но медведь не только «отдергивает лапу», но и пытается «погасить огонь». Постой, но даже гадюка «гасит спичку», гасит ловко и быстро, нанося удар ядовитыми зубами. А будет ли помнить гадюка в течение года «спичку», причинившую ей боль? Пожалуй, нет. А может, ничего не помнит и медведь? Может, только сила, ярость и глухая, таежная жизнь зверя и рождают загадки?.. Не знаю. Пока только сбор информации, запись медвежьих историй, редкие следы на таежных тропах и старые, давно снятые со зверя шкуры. Но завтра настоящий лес и, возможно, «медвежье государство».