Планируемая история (Сборник)
Шрифт:
– То состояние, в которое вступила Россия, я называю трясиной. Политическая трясина, интеллектуальная, духовная и всякая иная. Болото. А в болоте бурь не бывает.
– Но как же тогда назвать сентябрьско-октябрьские события прошлого года? Разве это не была буря?
– Нет. Это была большая провокация. Огромного исторического масштаба.
– Чтобы добить тех, кто против режима?
– Чтобы локализовать. Теперь-то всем, по-моему, абсолютно ясно, что никакой надобности в расстреле Белого дома, если иметь в виду захват
– А как оцениваете сегодняшнюю российскую оппозицию? Вы ведь считаетесь одним из ее духовных лидеров.
– Вряд ли меня искренне и всерьез считают таковым. Один из ведущих русских патриотов, разоткровенничавшись, даже упомянул мое имя в списке так называемых плюралистов. Понятно, что это такое.
А насчет характеристики оппозиции… Думаю, не сделаю открытия, если скажу: однородной оппозиции нет. Есть множество всяких партий, групп, течений, слить которые в единое целое, к великому сожалению, сейчас невозможно. И лидеров по-настоящему сильных не вижу.
Появляются отдельные героические личности, которых убивают, как это было возле Белого дома, но они, увы, пока не делают погоды. Люди, способные пойти на смерть во имя высокого и святого, вызывают у меня не только сочувствие, но и горячее восхищение. Очень много думал о них там, на Западе. А сегодня опять всю ночь не спал – не мог отойти от окна этого гостиничного номера, которое, видите, выходит как раз на Белый дом. Если бы тогда я был в Москве, я пошел бы к тем, кого убивали. Чтобы и меня убили тоже. Пошел бы как русский человек, как частица моего народа. Не важно мое отношение к Хасбулатову и Руцкому. Тут мотивы неизмеримо более высокие. Это как во время Великой Отечественной – как бы я ни относился к Сталину, я защищал свою страну, свою Родину.
У меня, кстати, все чаще возникают аналогии между сегодняшним нашим временем и первым периодом той войны. Вспоминаю, в начале ее нас окружили, и многие сказали тогда: «Сопротивление бесполезно, идем сдаваться». Пошли к немцам, а они перебили их всех. Другие же сказали иначе: «Мы обречены, поэтому будем прорываться». И какая-то часть прорвалась – и продолжила эту линию жизни.
Так что капитулировать я вовсе никого не призываю. Даже в безвыходном, казалось бы, положении чудо спасения возможно. Если бы мы не верили в него в 41-м, не победили бы.
– Серьезным обстоятельством, которое в моем представлении может сильно повлиять на изменение положения в стране, видится мне резкое социальное расслоение, небывалая и беспрецедентная имущественная поляризация нашего общества. Не исключено, по-моему, что это приведет к социальному взрыву. Во всяком случае, к усилению антагонизма и обострению классовой борьбы. Тут и Маркса можно вспомнить.
– Это очень большая тема. Социальное расслоение имеет место и на Западе. Но одно существенное различие есть: Запад – метрополия, Россия – колония. В колониях величины другие. И типы классов по-другому выглядят. Господствующий слой в метрополии – это одно, а в колонии – несколько другое.
– Он тоже как бы в подчинении находится?
– Конечно. Это уже колониальный
Короче, таких классов, на основе которых выросла теория классовой борьбы, уже нет. Исчезла и сама классовая борьба в Марксовом смысле слова. Борьба-то осталась, но она принимает иные формы.
– Более локальные?
– Очень. Достаточно посмотреть, как рабочий класс на Западе проводит сегодня свои забастовки или демонстрации…
В колонии, какой является Россия, соотношение между социальными слоями другое. Процент верхнего слоя поменьше, среднего – тоже меньше, а процент низшего слоя огромен. При этом высший слой становится проводником политики метрополии. Однако тон в обществе все равно во многом начинает задавать средний слой.
– Но он же у нас мизерный.
– Не скажите. Что такое сегодня в России средний слой? В него входят инженеры, врачи, учителя, профессора и так далее. Определять принадлежность к тому или иному слою лишь по тому, кто сколько получает, – это примитивный подход западной социологии. Я ввожу понятие «социальный статус». Он охватывает много параметров. Такие, например, как социальная позиция, образованность, доступ к образованию, уверенность в положении детей. По таким критериям структуру сегодняшнего российского общества еще никто не исследовал. Я первый начал исследовать ее с этой точки зрения.
– И каков же главный вывод, к которому вы приходите?
– Социальные противоречия и вообще социальные отношения в обществе приняли иной характер.
– А если несколько конкретизировать?
– В России, как и на Западе, социальное расслоение идет сейчас иначе, нежели раньше. Социальные слои организуются по-другому и соответственно по-другому выражают свои классовые интересы. Конфронтация происходит, но тоже совсем по-другому. Она как бы размыта, распылена. Такой конфронтации, когда по одну сторону – хозяева, а по другую – пролетарии, уже нет. Это изменено самой организацией современного общества.
Ведь раньше капиталистическое предприятие – что это такое? Тысячи людей, согнанных вместе и живущих примерно одинаково. Они образовывали класс. В марксистском понимании класс – это не просто множество людей. Это люди, объединенные внутренне. Потому и протест их обретал такую силу. Если же налицо просто нищета…
– Но разве обнищание массы людей, которое прямо-таки стремительно у нас происходит (пусть это и не пролетариат в классическом смысле), не рождает чувство несправедливости, порыв к протесту?